Публий Канидий единственный среди легатов видел настоятельную необходимость доставить большую часть этих запасов зерна и продуктов на кораблях вокруг Пелопоннеса, но Антонию, впавшему в упрямство, понадобилось много дней, чтобы одобрить приказ, для выполнения которого надо было плыть на восток. А на это требовалось время.
Оказалось, что времени-то у них и нет. Было очень хорошо известно, что поздней зимой и ранней весной преимущество у тех, кто находится на восточной стороне Адриатического моря, поэтому никто в палатке Антония не верил, что Октавиан и его армия смогут пересечь Адриатику до лета. Но в этом году все водяные боги, от Отца Нептуна до морских лар, встали на сторону Октавиана. Дули сильные западные ветры, что было необычно и не по сезону. Это означало, что для Октавиана ветер будет попутный и волна попутная, а для Антония ветер будет встречный и волна встречная. Антоний был бессилен. Он не мог помешать Октавиану плыть или высаживаться, где тот пожелает.
Пока военные транспорты, выйдя из Брундизия, пересекали Адриатику, Марк Агриппа отделил половину из своих четырехсот галер и ударил по базе Антония в Метоне. Победа была полной, тем более что, убив Богуда, уничтожив половину его кораблей и заставив вторую половину служить себе, Агриппа продолжил и сделал то же самое с Сосием в Левке. Сам Сосий сбежал — ну и пусть. Отныне Антоний и Клеопатра были полностью отрезаны от зерна и продовольствия, поступающего к ним по морю, где бы они ни находились. Теперь единственным способом накормить пехоту и флот стало сухопутное снабжение, но Антоний твердо заявил, что римские солдаты сами не будут вьючными животными и не поведут вьючных животных. Пусть ленивые египтяне Клеопатры сделают хоть что-нибудь для разнообразия! Пусть они организуют снабжение по суше!
Все ослы и мулы на восточной стороне были конфискованы и нагружены по максимуму. Но оказалось, что египтянам было наплевать на животных, они не поили их и равнодушно смотрели, как те умирают во время перехода через горы Долопии. Под страхом смерти они заставили тысячи греков взвалить на себя мешки и кувшины с запасами и идти восемьдесят ужасных миль между концом Малидского залива и Амбракийским заливом. Среди этих несчастных носильщиков был грек по имени Плутарх, который вынес все испытания и потом развлекал своих внуков потрясающими рассказами о том, как они тащили на себе пшеницу на протяжении восьмидесяти миль.
К концу апреля Агриппа контролировал Адриатику, и вся армия Октавиана благополучно высадилась вокруг Торина в Эпире, у подветренного берега Коркиры. Решив сделать Коркиру своей главной морской базой, Октавиан пошел на юге пехотой, чтобы преподнести сюрприз Антонию в Акции.
До этого момента причиной всех неправильных решений Антония было вредное влияние Клеопатры на его легатов. Но теперь он сам совершил кардинальную ошибку: он сосредоточил в Амбракийском заливе все свои корабли — четыреста сорок судов, оставшихся после налетов Агриппы. При больших размерах и медлительности кораблей было невозможно — разве что в самых идеальных условиях — вывести все это скопище из бухты через пролив шириной меньше мили. И в то время как Антоний и Клеопатра сидели, не в силах что-нибудь предпринять, остальные их базы сдавались Агриппе: Патры, весь Коринфский залив и западное побережье Пелопоннеса.
Замысел Октавиана двигаться быстро и застать Антония врасплох провалился. Шли дожди, земля была болотистой, люди его простужались. Действуя в соответствии с донесениями своих разведчиков, Антоний и убийца Цезаря Децим Туруллий отправились с несколькими легионами и галатийской конницей и нанесли поражение передовым легионам Октавиана. Октавиан вынужден был остановиться.
Отчаянно нуждавшийся в победе Антоний сделал все, чтобы солдаты объявили его императором на поле сражения (четвертый раз за его карьеру) и сильно преувеличили его успех. Из-за болезней и сократившегося рациона моральный дух в его лагерях был очень низок. Его цепочка команд была ужасающе неэффективной, и за это следовало благодарить Клеопатру. Она не пыталась держаться в тени, регулярно продолжала обходить территорию, чтобы придраться к чему-нибудь и покритиковать, и вела себя крайне высокомерно. По ее мнению, она не делала ничего плохого. Хотя история ее общения с римлянами насчитывала уже шестнадцать лет, ей до сих пор не удалось постичь римскую концепцию равенства, которая не предполагала автоматического уважения к любому мужчине или женщине, даже к женщине, рожденной носить ленту-диадему. Виня ее во всех своих неприятностях, рядовые легионеры отпускали язвительные замечания в ее адрес, шикали, свистели, выли, как тысяча собак. И она не могла приказать, чтобы их за это наказали. Центурионы и легаты попросту не обращали на нее внимания.