— Хорошо. Прощайте, Олег Игоревич.
— Прощайте, Анна.
Домой она возвращалась в отнюдь не приподнятом настроении. В общем и целом, тот факт, что мир не больно-то добрый и справедливый, годам к двадцати Аню удивлять перестал. Но менее мерзко на душе из-за этого в таких ситуациях не становилось.
Уже дома, выпив чаю и вдосталь налюбовавшись на темный потолок из кровати, глухой ночью вышла на кухню. На фоне окна чернел силуэт. Аня удивилась, сообразив, что впервые видит, как андроид смотрит не на входную дверь, а на подсвеченный неоном город внизу.
— Гриша, чтоб ты понимал: я его обманула. И Лесю обману. Я поступила неправильно. Правильно было в полицию пойти.
Андроид молчал. Надо полагать, Гришу проблемы морали и нравственности не беспокоили. У него имелись директивы, между которыми не должно было возникать конфликтов. Какая там мораль, в два счета мозги бы сгорели. Аня уже не рассчитывала услышать ответ, но он неожиданно последовал:
— Правильность бывает в орфографии, точных науках и ПДД. В остальных случаях она — субъективный критерий.
— А уголовный кодекс — объективный. Не говоря уже о заповедях. Хотя ты умеешь утешать.
— Не умею, я не социальный робот-собеседник, — степенно возразил Гриша. Помолчав немного, поинтересовался: «Зачем ты мне это рассказываешь?»
Аня поежилась. Хороший был вопрос.
— Я уверена, что ты анализируешь происходящее. И выносишь какие-то суждения, просто оставляешь их при себе. Иногда мне хочется как-то на эти суждения влиять.
— Для влияния на меня существуют приказы и директивы. Хотя термин «управление» был бы уместней.
— Гриша, не коси под мотоцикл! Серьезно, если я тебе скажу: «Считай меня хорошей», ты что, начнешь считать меня хорошей? Довольно сложно, знаешь, отпустить убийцу, наврать подруге, а потом сделать вид, что так и надо. Вернее, это не так сложно. Сложно будет после этого предъявить что-то тебе, если ты поступишь так же. Понимаешь?
— Я не могу считать тебя плохой или хорошей, потому что не способен выносить такие суждения в принципе. Они абстрактные. А Леся вряд ли станет меня расспрашивать. Но я могу сказать ей, что не располагаю информацией. Если ты знала, что поступаешь неправильно, почему поступила так?
«Потому что у меня недостаточно красивая рожа, чтобы добавлять лишний повод для недовольства, когда смотришь в зеркало». Увы, Гриша бы такой причины точно не понял.
— Потому что не мне было его судить и не мне было его прощать. Ну, и я подумала, вдруг, если я где-нибудь ошибусь, меня тоже кто-нибудь когда-нибудь простит.
— Нет корреляции, — справедливо заметил Гриша. Связи, действительно, не было никакой. Но не объяснять же было андроиду, что люди — не вполне рациональные существа. Надо думать, если он сопровождал Лесю в клубы, он и так знал об их биологическом виде больше, чем достаточно.
— А что бы ты сделал на моем месте?
— Я не мог бы на нем оказаться, — категорично ответил Гриша.
— Хм. Включи… я не знаю, у тебя, наверное, нет фантазии. Но логика-то есть.
— Логика у меня есть, иначе я не мог бы выполнять команды. Вероятно, я бы донес, потому что так принято. Но теперь я вижу, что вариант недонесения более рационален. Это сложный вопрос. Насколько я понимаю, он этический.
— Да, пожалуй. Обдумаешь его на досуге?
— Это приказ?
— Нет, конечно, нет.
— Тогда я бы предпочел его не обдумывать. Во-первых, у меня нет систематизированных данных и шкалы для анализа. Во-вторых, я андроид-охранник, а не андроид-собеседник.
— В плане тебе не нравится со мной говорить? — опешила Аня. Для нее-то процесс «поболтать о всяком» после трудного дня был самым естественным на свете. Как кофе попить.
— Мне не может что-то нравиться или не нравиться. Просто машины стоят вне этики. С тем же успехом можно спрашивать о ней холодильник или кофеварку. Разница в том, что андроид-собеседник способен оперировать абстрактными терминами, которые берет из электронных энциклопедий, и корректировать поведение в зависимости от эмоциональной реакции хозяина. И это будет похоже на диалог, хотя по сути будет только его имитацией. А мне такая попытка с большой вероятностью просто подвесит процессор.
Аня слушала во все уши. Это, пожалуй, был самый длинный монолог Гриши на ее памяти. И, черт ее дери, если это не был заодно и самый натуральный диалог.
— Поняла. Все, не лезу к тебе с глупыми моральными терзаниями, не волнуйся за свой процессор. Он мне очень дорог.
— Да, это семьдесят процентов моей стоимости.