И наконец семя — поток вулканической лавы — изверглось в лоно Черной Вдовы. Хозяйка Шаннурана выгнулась дугой, исторгнув рык блаженства. Ей вторил оглушительный свист саламандры. Тела двух исполинов замерли, вжавшись друг в друга с такой силой, словно желали срастись. Их сотрясала единая, синхронная дрожь. Сполохи пламени — волны на шкуре ящерицы — начали гаснуть. Тело саламандры усыхало, могучие лапы обвисли, из пасти вырывалось тяжкое, надсадное дыхание. Стихийный Облик высасывал из мага последние силы, словно вампир — остатки крови из жертвы.
Время Симона вышло.
Вдова заворочалась, стряхнув с себя измученного любовника. Медленно, зевая, распахнула пасть, демонстрируя ряды клыков. «Ты уже побывал во мне, — говорил зевок твари. — Понравилось? Не желаешь ли войти в меня целиком? Раз и навсегда?»
Саламандра лежала мокрой тряпкой, забыв о сопротивлении.
Вдова прянула вперед.
Боли не было. Последнее, что увидел Симон — черный, стремительно надвигающийся провал глотки. Магу показалось, что там, в глубине, как и в зрачке Вдовы, тоже роятся искры далеких звезд. Видение мелькнуло — и погасло.
Симон Остихарос умер.
…Крик разрывал глотку. Боль — губы. Судорожное, горячечное дыхание опаляло ноздри. Ужас сжал сердце ледяными тисками. Она сожрала его! Мрак темницы шевельнулся, очерчивая контуры тела хозяйки Шаннурана. То ли Симону почудилось, то ли в движениях Черной Вдовы и впрямь сквозило разочарование.
Шелест отдалился и смолк.
Тишина.
Симон шевельнул руками. Глухо звякнули цепи. Он был жив; он был пленником а’шури и их беспощадной повелительницы. Маг чувствовал себя выпотрошенной рыбой, которую раздумали бросать на сковородку — и швырнули обратно в реку. Сила и жизнь вытекали из него, как вода из прохудившегося бурдюка. Пережитое совокупление и смерть были настолько реальны, что Симон до сих пор содрогался от кошмара, внушенного ему чудовищной волей Вдовы.
Рассудок подсказывал магу, что тварь явится к нему снова.
Что все повторится.
…он был прав. Черная Вдова посещала его раз за разом. Соитие, похожее на битву, объятия, напоминавшие конвульсии, похоть, родная сестра страданий — и закономерный финал: гибель в утробе любовницы. Иногда Симон успевал принять человеческий облик, но это ничего не меняло. Тварь плевать хотела на людскую магию. В этом а’шури лишь копировали свою госпожу. Легенды гласили, что Ушедшие удалились в камень; среди чародеев это считалось метафорой, подобно сказкам про богатырей, ждущих Дня Битвы в толще скал. Кое-кто из адептов Высокого Искусства полагал, что часть древней расы, обреченной на вымирание, спустилась под Шаннуран, где, вступив в связь с дикарями, положила начало племенам а'шури. Если и так, Ушедшие оставили ублюдкам-потомкам не знания, но кровь, сопротивляющуюся волшебству.
Знай Симон об этом заранее — остался бы в Равии.
Он думал, что к собственной смерти привыкнуть нельзя. Тем не менее, он привык. Время шло, и маг осознал, что ждет очередного визита возлюбленной убийцы, как прыщавый щенок — первого свидания с девкой-соседкой. Старец раздвоился, ненавидя и обожая Вдову. В редкие часы просветления он страшился самого себя. Нового, чуждого Симона Остихароса, готового провести остаток дней в круговороте совокуплений и гибели. Ему мнилось: Вдова предлагает узнику то, за чем он сюда явился. Легенда лжет! Победа? — нет, смерть, окончательная смерть подарит магу знание и могущество! Слиться с хозяйкой Шаннурана — не любовник, но пища! — вот истинный путь к наследию Ушедших. Отвратительный для человека путь, но Ушедшие и не были людьми. Он, Симон, меняется, и когда изменится в должной степени, примет этот дар с радостью…
Увы, человеческая природа властно противилась такому решению. Симон хотел жить, вываливаясь из кошмара, превращаясь в старика на грязном, липком от испражнений полу пещеры. Вдова же разочарованно удалялась.
«Она приходит пить мою силу, — маг жадно глотал воду: теплую, воняющую железом. — Растягивает удовольствие, бережет свою дойную корову, не спеша пустить на мясо…»
Действия а’шури подтверждали догадки узника. В темницу, шаркая босыми подошвами, являлся безмолвный дикарь-тюремщик. Через тростинку, просунутую меж зашитых губ, он поил Симона водой, кормил жидкой кашицей с гнилостным привкусом грибов, кореньев и тухлого мяса. Смерть от голода и жажды не грозила Симону. Утратив счет времени, он, случалось, гадал, сколько недель — месяцев? лет?! — провел в заточении. Хорошо, что я ничего не сказал Инес, думал Пламенный. Она бы вся извелась. Искала бы среди магов того, кто отправился бы на поиски; сулила бы деньги и амулеты, редкие книги и саму себя…