— Сир, мне понадобится уголь.
— Из печи? Костра?
— Для рисования. И кнут. Крепкий плетеный кнут.
Юный король взглянул на мага с удивлением. Его черты сделались детскими, придя в соответствие с возрастом. Но — лишь на миг. Кивнув, Альберт обернулся к двери:
— Гуннар!
— Я здесь, ваше величество!
На пороге возник старый гвардеец.
— Нам требуется уголь для рисования и кнут с конюшни. И еще… Дорна сюда! Распорядитесь, капитан!
— Слушаюсь, сир.
Дверь закрылась без лязга.
— Нас будет четверо, — бросил король. — Мы не хотим лишних свидетелей. С другой стороны, у отца должен быть выбор.
— Да, сир.
Вазак почтительно склонил голову. Альберт явно рассчитывал, что покойник удовольствуется советником. Сам маг не был столь уверен в решении мертвеца. Впрочем, мальчишку устроит любой выбор отца. Разумеется, кроме Альберта.
— Прежде, чем мы начнем, я нижайше молю вас, сир…
— Мы слушаем.
— Не вмешивайтесь. Что бы я ни делал, стойте на том месте, которое выберете, и не сходите с него. Даже если мои действия и слова покажутся вам дерзостью, оскорблением, мятежом — не вмешивайтесь! Заранее прошу простить меня…
— Хорошо, — с нетерпением оборвал толстяка Альберт. — Мы прощаем тебя, колдун! Если мы узнаем правду, мы щедро наградим тебя.
— Благодарю, сир…
Последующие минуты прошли в гнетущем молчании. «Камера в толще базальта, — Вазак мысленно собирал все воедино, как воин проверяет оружие перед битвой. — Постамент из гранита. Саркофаг без крышки. Меч в руках покойника. Насильственная смерть. Мрамор на стенах. Барельефы; резец скульптора… До полудня еще далеко. Факелы. Уголь и кнут. Темное вожделение…» Он запретил себе надеяться на успех. Надежда расслабляет.
Вернулся Гуннар, неся кучерский кнут и уголь, завернутый в тряпицу.
— Отдай ему.
Вазак поблагодарил старика кивком и отошел к постаменту. Развернув тряпицу, он принялся натирать углем плетеную сыромять, оставляя кнутовище чистым.
— Где Дорн?
— Ведут, сир.
— Пусть поторопятся.
Гуннар исчез за дверью.
— Ты готов, колдун?
— Да, сир.
С кнута на пол сыпалась пыль: тонкая, черная. Бормоча заклятия сухими губами, Вазак бродил вокруг саркофага. Живой не слышал, слышал мертвец. Ледяное пламя бушевало в груди некроманта, готовое извергнуться наружу, войти в царственный труп.
— Где нам встать?
Сосредоточен на ритуале, весь в болезненном предвкушении, Вазак не сразу понял, что король обращается к нему. Выходит, мальчишка волнуется? Не из железа сделан?
— Стойте, где стоите, сир.
— Дорн? Гуннар?
— Пусть капитан встанет справа от вас, сир. И на шаг позади. А советник Дорн — в ближнем углу, на два шага от стены.
За дверью послышались шаги. Чуткий слух Вазака определил: идут трое. Двое топали, с силой вбивая каблуки в плиты. Третий старчески шаркал, едва поспевая за конвоирами.
— Советник Дорн, сир.
— Ну наконец-то!
Гуннар пропустил затравленно озирающегося советника вперед.
— Стань сюда, Гуннар. Дорн — в угол. Отойди от стены!
Голос мальчишки «пустил петуха», сорвавшись на щенячий визг. Советник в испуге отшатнулся от стены, куда намеревался вжаться, и замер соляным столбом.
— Заговоришь — умрешь, — предупредил король. — Гуннар, молчи и ты. Пусть колдун делает, что хочет. Не вмешивайся…
Лишь сейчас, подслеповато моргая, Себастьян Дорн сумел рассмотреть, кто еще находится в камере. При виде Вазака лицо советника приобрело восковой оттенок. Лежащий в саркофаге Ринальдо выглядел живее. Догадался ли Дорн, какая роль ему уготована? Вряд ли. Но суть обряда понял наверняка, и ломал голову, пытаясь сообразить: зачем его привели сюда? Засвидетельствовать слова мертвеца? Мальчишке-королю ни к чему лишние свидетели. Есть тайны, от которых лучше держаться подальше — это советник знал, пожалуй, лучше некроманта.
Вазак меж тем, забыв о живых, двинулся вокруг саркофага в кощунственном подобии танца. Грузное тело обрело подвижность и гибкость, несвойственные ему ранее. Руки взлетали и опускались, плели вязь узоров, смущающих разум; выворачивались под немыслимыми углами, изгибаясь там, где у человека не могло быть суставов. Ноги выкидывали замысловатые коленца, пока не слились в сплошное мелькание. Казалось, по полу мечется змеиный хвост. По телу Вазака пробегали волны судорог, хорошо различимые сквозь одежду. Из горла вырывалось шипение, чуждое речи людей. В звуке крылся ритм, подавляющий волю. Он заставлял жадно ловить каждое придыхание, и зрители мимо воли откликались, конвульсивно подергиваясь в такт.