— И в долг, пожалуй, даст…
Светляки дожрали тень до самых каблуков. Скрежет утих, сменившись шелестом. Циклоп остановился. Площадка, за которой через два пролета начинался последний, четвертый этаж, служила ему местом отдыха. Узкое окно, похожее на бойницу, он изучил до мелочей. Царапины на кипарисовом подоконнике. Белила откосов содраны по краям. За окном кипела метель. Зима удалась ветреной, снежной. Белые хлопья метались в неистовстве пляски, превращая мрак в кипящее молоко. Слипались в причудливые фигуры, вскидывались до небес, чтобы мигом позже рассыпаться колючей крупой. Гул бурана складывался в мелодию, сводящую с ума путников, застигнутых вне дома. Умостив поднос на подоконник, Циклоп высунул руку наружу. Ладонь обожгло холодом, пальцам стало мокро. Он подождал, пока рука не замерзнет окончательно, затем приложил ладонь ко лбу. Даже через кожаную повязку зима пробралась внутрь. Приятно, вздохнул Циклоп. Газаль-руз, конечно, тот еще жмот, но окна — его работа. Красотка, более известная в городе как Инес ди Сальваре, так не смогла бы. Даже когда была в силе… Рамы нет, стекол нет, ставни отсутствуют — дыра дырой, а в башню проникает лишь свежий воздух. Строго в меру, не выстуживая жилье. Поначалу голуби и летучие мыши разбивались насмерть, упорствуя в желании залететь в проем. Вскоре привыкли, оставили дурную затею. Впрочем, если кто из обитателей башни захочет выпрыгнуть наружу, сведя счеты с жизнью — скачи без забот, путь свободен.
«У Газаль-руза тоже есть чувство юмора, — подумал Циклоп. — Мясник узнал бы, сдох бы от зависти.»
Остаток пути он преодолел быстрым шагом.
В спальне Красотки царил сумрак. Единственная свеча, укрепленная в розетке бронзового шандала, старалась, как могла. Воск стекал жирными слезами, пламя трепетало на кончике фитиля. Но один, известное дело, в поле не воин. Красотка лежала, забившись под одеяло. Она бы, наверное, спустила и балдахин, сумей Инес дотянуться до шнурка.
— Бульон, — весело объявил Циклоп. — Лучший в мире…
Веселья не получилось. Он вообще плохо справлялся со своим голосом.
— Оставь на тумбочке, — донеслось из-под одеяла. — Уходи, дурак.
— Я оставлю, — в первую очередь Циклоп оставил потуги казаться бодрячком. — И уйду. И ты не прикоснешься к еде. Потом я вернусь, принесу свежее, оставлю, уйду, и так по кругу. Нет уж, дорогая. Лучше я сам покормлю тебя. И вынесу ночную вазу. Там есть, что выносить?
— Есть, — мрачно доложила Красотка. — Днем я слезла на пол. И даже забралась потом обратно. Подвиг, да? Все подвиги, мальчик мой, совершаются одинаково: тебе нужно, и выбора нет…
Поднос лег на тумбочку. Забрав ночную вазу, Циклоп вышел из спальни, вернулся на площадку, где любовался метелью, выплеснул нечистоты в окно, мало заботясь о последствиях — еще один подарок Газаль-руза — и побрел обратно. Красотка сегодня не в духе. А когда она была в духе? Хорошо хоть, сходила по нужде. Надо будет принести лохань, натаскать теплой воды и обмыть ее. Позже, когда она поест. Бульона Красотка выпьет, хоть горы рухнут, хоть реки повернут вспять. И подогретого вина. «Ты осла переупрямишь, — злилась Красотка. — Ты утес башкой прошибешь. Сукин ты сын, гранитный лоб…» Он кивал и держал ложку с едой у ее рта. Если, конечно, в тот момент у нее был рот.
— Сейчас есть, — сказал Циклоп, задержавшись перед дверью. — Разговаривает. Значит, есть…
Вышло двусмысленно. Раз есть рот, значит, будем есть.
Зайдя во второй раз, он услышал то, что пропустил мимо ушей при первом появлении — музыку. Из темно-фиолетового кристалла звучал клавесин, опираясь на басовитое гудение «гидры»: водяного органа. Острые, легкие всплески — дождь, летний грибной дождь плясал на обманчивой поверхности омута. Зима снаружи злилась, не в силах добраться до призрака лета. Красотка слушала музыку, как иной дышит. Отними — умрет. Когда Инес ди Сальваре еще была здорова, в башне вечно толклись свирельщики, лютнисты, флейтисты, лирники; на втором этаже, в зале, стояли клавикорды из красного дерева, похожие на гроб. Если музыканты не приходили, Красотка пользовалась кристаллами, сберегающими звук: сердолики из Партени, сегентаррские топазы, дымчатые или голубые, аметисты Высокого Серпола — фиолетовые «сумерки», вроде того, что звучал сейчас. Музыка, вспомнил Циклоп. Музыка, и Красотка над очередным жезлом или перстнем, принесенным ей в починку. Это помогает, говорила она. Я четче вижу связи. Чую скрытую мощь; знаю, как ее высвободить. Вот, смотри: пальцы Красотки порхали над жезлом, украшенным бирюзой с рубинами, и камни начинали светиться, меняя оттенки, выстраиваясь наилучшим сочетанием.