— Убей заморыша!
Младенец в колыбели. Последыш рода ди Сарамо. Гуннар знал: дитя давным-давно на небесах. Он сам прикончил его, едва король оставил Агату.
— Убей, говорю!
Все повторилось. Ладонь охватила тоненькие щиколотки. Гуннар размахнулся. С силой ударил о стену. Содержимое крошечного черепа плеснуло в лицо и на доспех капитана. И снова: детские ноги в ладони, взмах…
— Гуннар, дорогой…
Жена в испачканном землей саване смотрела с тихой укоризной. Розалинду забрала чума; когда она прощалась с жизнью, Гуннар — начальник охраны послов Тер-Тесета — бесчинствовал в сегентаррских борделях, за сотни лиг от Розалинды. Рыдал призрак матери, которой Гуннар никогда не видел. Голоса мертвецов скрежетали в мозгу, сливаясь и распадаясь; трупы заполонили камеру, надвинулись, тесня жертву к порогу безумия…
— Прочь! — заорал Гуннар. — Вас нет!
Мертвецы подступили ближе.
Голова раскалывалась от воплей. У меня нет выбора, понял капитан. Надо выпустить их на волю. Тогда мертвые обретут покой. А вместе с ними — и я. Сорвав шлем, Гуннар швырнул его на пол — и бросился на стену, как на штурм крепости. Черная вспышка боли едва не лишила капитана сознания. Голоса сделались тише, отдаляясь. В глазах потемнело, мертвецы начали тонуть в сером тумане. Да! Да, будь я проклят! Разбить голову-темницу, выгнать незваных гостей прочь… Кто-то ухватил Гуннара за плечо, оттаскивая от спасительной стены. Гуннар зарычал, вырываясь; звонкая пощечина обожгла лицо, возвращая ясность рассудку.
— Прекрати! Это приказ!
Альберт плакал. Король замахнулся для второй пощечины, но Гуннар мягко отстранился. По лицу текла кровь: горячая, живая.
— Умоляю простить меня, сир. Это больше не повторится.
Он преклонил колени. С рассеченного лба на пол упали багровые капли. Говорят, подумал капитан, королевское прикосновение исцеляет. Не знаю, как прикосновение, а затрещина — однозначно.
— Вы спасли меня, сир…
— Молчи! Встань и стой, где велено!
В голосе Альберта мешались злость и слезы.
— Слушаюсь, ваше величество.
И эхом от саркофага:
— Вставай! Кому говорю!
Взлетел к потолку кнут. Обрушился на труп. Вазак бил снова и снова; приплясывал вокруг постамента, без жалости стегая мертвеца. Кнут рвал одежду Ринальдо, полосы на ткани складывались в орнамент, похожий на сплетение чудовищных рун. В воздухе плыли шлейфы из угольной пыли, рождая знаки, от которых факелы начинали коптить.
— Вставай, корм червей!
Тело содрогнулось. Следующий удар кнута пришелся поперек лица усопшего короля — по закрытым глазам. Черная полоса напоминала узкую маску. Вазак приглашал Ринальдо на карнавал мертвых, и монарх откликнулся на приглашение. Или не мог стерпеть позора — какая разница? Белые, бескровные пальцы ухватились за края саркофага. Медленно, слишком медленно для живого, Ринальдо сел на смертном ложе. Распахнулись глаза — бельма без зрачков. Ринальдо оглядел камеру, ни на ком не задерживая взгляда. Смотреть на некроманта покойник избегал. Вазак же сделался выше ростом. Трусливый, жалкий толстяк стоял надгробьем, исполинским обелиском, нависнув над вчерашним господином. Кончик кнута подрагивал на полу, готов хлестнуть в любой момент.
— Вы хотели правды, сир? — прохрипел Вазак. — Спрашивайте.
Альберт молчал, закусив губу. Он знал, что это будет страшно. Но не представлял, насколько. Отцовский взор, дыша могильным холодом, высасывал из мальчика все силы. «Он избрал жертвой меня?!» Паника вспыхнула и погасла; ей на смену пришел гнев. Живой король не должен бояться мертвого! Пересилив ужас, Альберт сделал шаг вперед.
— Здравствуй, отец.
Он обращался к трупу на «ты», как высший к низшему. Желать здоровья мертвецу — глупей глупого, но важен не смысл, а тон. Голос мальчика перестал дрожать.
— Не лги нам! Кто и как убил тебя?!
Синие губы пришли в движение. Казалось, мертвец силится заговорить, и не может. Нижняя челюсть отвисла, рот распахнулся смердящей дырой. Из глотки Ринальдо исторгся утробный стон. Меня сейчас стошнит, понял Альберт.