Эльза пожала плечами:
— Нет. А что я должна слышать?
— Он не смеется?
— Это камень, — сивилла говорила внятно и ласково, как с испуганным ребенком. — Камни не смеются.
— А золото? Рубины? Изумруды, Бел их сожри!
— Я никогда не слышала, чтобы они смеялись.
— Твое счастье… — Вульм сгорбился, втянул голову в плечи, превратившись в глубокого старика. — А я уверен, что этот каменный урод хохочет над нами!
«О боги! — похолодела сивилла. — Он повредился рассудком?»
— Смех. Тихий, издевательский смех. Неужели ты не слышишь?
— Здесь никто не смеется. Страж пещеры… Я доверяю ему. Этот камень на нашей стороне. В его пасти я нашла письмо от старшей сестры. Где лежат припасы, и вообще… Если кто и станет потешаться над нами, так только не он.
Вульм глядел на сивиллу с болезненным интересом. «Кто из нас сошел с ума? — ясно читалось на его лице. — Ты? Я? Мы оба?!»
— Наверное, ты права, — пробормотал он. — Я слышал этот смех перед смертью. С тех пор он преследует меня. Бывало, он умолкал надолго, но теперь…
«Смерть… смех…» — шуршанием палых листьев откликнулось эхо. «Что это? — подумала Эльза. — Разговор двух безумцев? Миг откровения? Человек говорит, что умирал. Я вижу, что он жив — сидит, хмурится, растирает больное колено…»
— Разве такое возможно? — спросила она. — Ты умер, и продолжаешь жить дальше?
Сегентаррец тихо застонал.
— Хорошо, не ты, — заторопилась Эльза. — Другой человек умер. Женщина. Ее тело сожгли. Но она все помнит, беспокоится, просит о помощи. Не призрак, не ходячий труп — боится, переживает…
Странная, хрупкая связь возникла между сивиллой и авантюристом. Превыше слов и смыслов, магии и власти, она поглотила обоих без остатка. Каждый говорил о своем. У каждого имелись собственные страхи и тревоги, воспоминания и надежды. И в то же время свое мало-помалу сплеталось в общее.
— Так бывает, — после долгого молчания отозвался Вульм. — Я умирал, и я снова жив. Поверь, я дорого заплатил за это…
Он вскочил на ноги, обернулся к Натану:
— Ты спрашивал, бросал ли я друзей? Что ж, слушай…
2. Смех дракона
Тенедержцы выступают с дальних сфер, где вымер свет,
Где в застывший сумрак вмерзли трупы сгинувших планет,
Где ветра задули звездам погребальные костры,
Где мертвец трубит побудку, встав на лысине горы,
Где подернуты долины ядовитой тишиной,
Где огни болот — как раны в рыхлой плоти торфяной.
I
Оказавшись под каменным козырьком, Вульм фыркнул по-лошадиному и так тряхнул мокрой гривой волос, что капли полетели во все стороны. Осенняя слякоть и дождь, зарядивший с утра, раздражали его. Жару летом и стужу зимой Вульм переносил лучше. Шрам на бедре — память о визите в мрачные подземелья Шаннурана — разнылся на погоду, тоже не прибавляя хорошего настроения.
— Далеко еще, Хродгар?
Великан-северянин с трудом, как медведь в узкую расщелину, втиснулся в укрытие. С шумом выдохнул, словно вознамерясь опрокинуть чарку крепчайшего травника, и полез за пазуху. Долго рылся там, забираясь все глубже — казалось, Хродгар копается в собственных потрохах — и наконец извлек на свет свиток тонкой кожи. Если верить Хродгару, он лично вырезал этот лоскут из спины несчастного следопыта-лигурийца. «Бедняга сам просил облегчить его страдания! Кричал, что карта жжет его огнем. Ну, я и помог, от чистого сердца… Правда, потом он все равно умер.» Перед смертью лигуриец рассказал: карту на его спине вытатуировал колдун посредством ужасного заклятия.
— Мы здесь, — корявый ноготь Хродгара уткнулся в пунктир, ведущий сквозь чешую нагорья Су-Хейль. Желая удостовериться, северянин выглянул из-под козырька, и дождь забарабанил по его рогатому шлему. — Точно тебе говорю. Вульм, ты ж грамотный? Что тут написано?
— Палец Хатон-Идура, — с трудом разобрал Вульм.
Напротив них в мглистое небо вздымался одинокий белый утес. Он и впрямь напоминал палец исполина, торчащий из-под земли. Зная чувство юмора исполинов, Вульм не сомневался, какой это палец.
— Значит, мы на верном пути!
Хродгар от души хлопнул приятеля по плечу, и Вульм едва не вылетел кубарем под дождь. Уроженцу студеных фьордов Норхольма было не привыкать к сырости. Осень в теплой Эсурии старалась — и никак не могла досадить великану. А близость вожделенной цели зажгла в его кабаньих, глубоко посаженных глазках огни азарта.