— Ты первым лезешь под удар, — усмехнулся Симон. — И вынуждаешь меня подводить итоги…
Маг стоял на коленях. Левой рукой он пытался удержать правую, тянувшую старца к земле. Это отнимало у Остихароса последние силы.
Вульм оскалился по-волчьи:
— Сегодня все было иначе. Верно, Симон?
— Верно, — кивнул маг.
— Надеюсь, в следующий раз я завершу дело сам.
— Я надеюсь не дожить до следующего раза.
За их спинами раздалось рычание, похожее на стон. С прытью, несвойственной измученным старикам, Симон с Вульмом обернулись. И увидели, как исказилось лицо Циклопа, налившись дурной кровью. На шее сына Черной Вдовы вздулись мышцы. Пальцы вцепились в повязку из кожи, сорвали ее со лба. Жилы, оплетающие Око Митры — если камень во лбу Циклопа был Оком Митры — пульсировали, словно в агонии.
«Третий глаз» был черней угля.
Глава шестая
Янтарное яйцо и каменная рука
1.
В городе метель улеглась к полуночи.
Небо прояснилось. В искрящейся купели плавал челн месяца. Свет, исходящий от него, походил на снег: мягкое, пушистое серебро. Ветки дубов и кленов пытались ухватить хоть горсточку, промахивались и стряхивали наземь снег подлинный, дарованный вьюгой. Так бывает: погнавшись за барышом, теряешь последнее. Поземка змеилась от сугроба к сугробу. Черный кот вывернулся из-за ограды кладбища, махнул лапой, ловя невесть что — и сгинул в тенях. Кота спугнули люди. Двое тащили третьего, бранясь вполголоса.
— Долго еще?
— Рядом… считай, пришли…
— Плечо ломит! А на вид — перышко…
— Дохляки всегда тяжелые…
И впрямь, при ближайшем рассмотрении делалось ясно: третий — не жилец. Двое волокли его, как груду тряпья, закинув руки покойника себе на плечи. Из-под дерюги, в которую было замотано тело, высовывались ноги — босые, с изящными щиколотками. Мелкие ступни, синие от мороза — или от трупного окоченения — скользили по снегу, оставляя извилистый след. Поблескивали ногти, крашеные хной. Стража, окажись она ночью близ кладбища, наверняка заинтересовалась бы такой странной компанией. Но стражники храпели в караулке, а кто не спал, тот радовал брюхо горячим пивом.
— Вон, видишь? Дом Вазака…
— А башня? У колдунов — башни…
— Ну ты и пень! Весь Тер-Тесет знает: у Вазака нет башни…
— Я не здешний… осенью приехал…
— У Вазака башня наизнанку…
— Ври больше!
— Точно говорю! Подземная, аж до пекла…
Дом, на который указал знаток чародейской архитектуры, напоминал пряничный домик из сказки. Такому стоять бы в глухом лесу, подманивая заблудившихся ребятишек лакомствами: медовыми ставенками и дверными ручками из марципана. Даже зимней ночью дом радовал глаз. Красный кирпич с вставками из белого тесовика, двускатная крыша обложена глянцево-сиреневой черепицей; треугольник фронтона над стрельчатыми окнами. Пилястры, гротески, завитки… Впрочем, трупоносы оказались глухи к голосу красоты. А может, знали, чем заканчиваются чудеса пряничных домиков. Сбросив труп на крыльцо, они трижды стукнули в дверь молотком, висящим на медной цепочке.
Дверь открылась сразу.
— Молодая? — спросил толстый Вазак, стоя на пороге.
Он не спешил впускать поздних гостей.
— Семнадцать лет, — ответил местный носильщик. — Самый сок.
— Любовники?
— Трое. Первый взял ее силой.
— Это хорошо. Час смерти?
— Вечером. На закате.
— Кто ее убил?
— Третий любовник.
Приезжий носильщик подбоченился. Крутанул ус, намекая: о ком речь.
— Нож? Я велел, чтоб без крови…
— Удавка, — буркнул приезжий. — Обижаешь, некромант…
— Имя покойницы?
— На кой тебе имя? Куцый Хряп не велел насчет имени…
— И то верно, — согласился Вазак. — Зачем мне знать имя Терезы Вильфро? Для эпитафии? Так ей не лежать в честной могиле. Вносите, олухи. Да не забудьте ноги вытереть! Наследите мне…
В доме царила невозможная, противоестественная чистота. Один вид прихожей заставил бы самую аккуратную хозяйку Тер-Тесета повеситься от зависти. Гости долго топтались на веревочном коврике у двери, вскинув покойницу-Терезу повыше — чтоб ноги не касались пола. Затем, понимая, что коврик не спасет, разулись. Это оказалось делом сложным. Приезжему пришлось держать тело на руках, пока местный, сев на задницу, стаскивал сапоги. Позже трупоносы поменялись ролями. Кислый запах обмоток заставил Вазака сморщить нос. Вид ублюдков Куцего Хряпа оскорблял толстяка, но ему мало улыбалась перспектива тащить Терезу самому.