По прошествии нескольких лет сам Герасим рассказывал, улыбаясь в усы: «Мчусь, понимаешь, не замечаю, как от меня прохожие шарахаются, кто-то на санях еле увернулся от моего коня. Я, понимаешь, как Русь – птица-тройка, несусь, всё отстаёт и остаётся позади, на всех ужас наша скачка наводит, ветер гремит и рвётся на куски!»
Вот такую историю рассказывали о двоюродном прапрадеде Василия. А теперь он сам стал свидетелем явления «патриция».
Коробов начал толковать, что напрасно, мол, дядя так поступает. Как бы потом не обвинили его в издевательстве над народом.
– Кто обвинит? Да энти мужики только рады, что их Герасим водкой угощает! – вздохнул Максим Иванович.
Василий помнил, что ему рассказывали о дальнейшей судьбе «патриция» и его «рысаков».
Прошка, который когда-то с большим желанием участвовал в ношении Герасима Ивановича, оказался членом комбеда. Благодаря его стараниям Куропатова объявили кулаком, который эксплуатировал трудовое крестьянство, унижал достоинство бедняков. Вместе с женой Герасима сослали в Сибирь. Герасим Иванович вспоминал потом, как ехал в поезде, глядел на пролетающие леса, станции и полустанки, вспоминал детство, юность, молодость, любимую охоту и строки из «Псовой охоты» Некрасова: "Чуть не полмира в себе совмещая, Русь широко протянулась, родная! Много у нас и лесов, и полей, много в отечестве нашем зверей!" Это он потом родственникам расскажет о своих впечатлениях той лихой поры.
Через несколько лет пролетарский активист Прошка замёрзнет зимой пьяным в сугробе. Не найдётся никого, кто бы позаботился и спас его. Дочь Герасима Ивановича будет жить в соседнем селе, родит двух дочерей. В конце пятидесятых годов её родители вернутся на родину. Герасим Иванович проживёт 90 лет. Историю о нём будет рассказывать его племянница Нина своему сыну и внуку.
Куропатов всё говаривал, что племянница на него похожа: высокий лоб, цвет глаз, правильные черты лица, брови вразлёт. Вспоминала, как подвыпивший дядя толковал её отцу: "Мы патриции, мы опора державы!" Впоследствии её сын стал преподавателем истории в университете. Студенты не раз замечали, что во время лекций по древнеримской истории Алексей Дмитриевич начинает неудержимо улыбаться, а то и прыскать неожиданно, что вызывало у них ответную реакцию.
В Приречное к родственникам Алексей приезжал часто. Как-то, навещая сельское кладбище, он заметил, что могила прадедушки не ухожена, крест подгнил, покривился. Тогда он заказал мраморный памятник родственнику. На нём велел выбить:
"Патриций Куропатов Герасим Иванович".
И вот Василий Коробов, оказавшийся в роли Михаила, увидел воочию чудачества знаменитого родственника.
В тот день в гости к ним заходили двое бывших фронтовиков, звали к себе посидеть, поговорить «за жизнь». Но Василий отказался, сославшись на нездоровье.
Поздно вечером, когда управились по хозяйству, зашли в дом, сели ужинать. Тут дверь отворилась и через порог шагнул Герасим Иванович.
– Мир дому сему! – провозгласил он, – здравствуйте, дорогие родственнички! Да будет ваша изба как полная чаша изобилия и блага! Здоровьичка вам, Максим и Серафима! О, Миша, эт ты, что ли?
– Здравствуй, брат, – степенно ответил хозяин, – не узнаёшь племянника? Садись за стол.
– Чё-то маленько он изменился как бы. Привет, Тёма!
Гость пожал руки всем мужчинам, приветственно помахал малышам, которые поели раньше и сейчас, хихикая, выглядывали из комнаты.
– Да я так, заглянул повидаться. Поужинал дома. Ты мне, брат, плесни немного самогона, чтоб душа запела, да я пойду, – весело проговорил Герасим Иванович.
– Ладно, плесну, – проговорил хозяин, доставая из шкапчика две бутылки: одну со слегка мутноватой жидкостью, другую – янтарного цвета, – но я лучше пива себе…
Василий тоже попросил пива. Все перекрестились. Затем старшие мужчины выпили и принялись за трапезу. Максим Иванович, прожевав кусок вяленого мяса, обратился к брату:
– Герасим, непотребно ты поступашь, неладно выдумал с энтими носилками. Вон Миша говорит, мол, пошто дядя Герасим над мужиками издеватса?
– Да не издеваюсь я! Они с радостью меня носят, потому как награду после получают! – захохотал Герасим Иванович.
– Дядя Герасим, не надо так делать, а то потом припомнят тебе эти носильщики. Советская власть обвинит, скажут, мол, измывался над народом, – умоляющим тоном попросил Василий.