Утро теперь состояло из омлета и кофе, день — из оформления очередной выставки в очередном доме культуры, вечер — из усталости, душа и легкого ужина, ночь — из Ню… Жизнь то ли остановилась, то ли еще не началась.
Чем она занималась дни напролет, я не спрашивал, но видно было, что дома не сидела. Не то чтобы меня это совсем не интересовало, но… Некое подсознательное мужское нежелание раздавать авансы. Чтобы не подумала, не строила иллюзий. Чтобы…
Встречала почти всегда одинаково — улыбкой и голыми плечами. Она знала мое отношение к ее телу и показывала мне его украдкой, словно случайно, ненароком, дарила себя. И я перестал ее рисовать. Совсем…
Вечерами мы болтали, даже не помню о чем. О ерунде.
— Нюш, скажи… А вот ты пришла именно ко мне. Почему?
— А что, мешаю, да? — и сразу испуганные глаза, вот-вот рванется вещи собирать.
— Да нет, ну что ты, в самом деле, я просто так спрашиваю, ну… Да живи ты сколько хочешь…
Она выдыхает и мгновенно успокаивается — верит.
— А что тебе непонятно-то? Что — почему?
— Ну… У тебя своя жизнь, свои друзья. Мало ли. Неужели среди них — никого…
— Дело совсем не в этом.
— А в чем? Я и спрашиваю…
— Ты — хороший.
— Это ты ошибаешься, точно. Это не про меня.
Она уставилась на меня исподлобья, вот-вот полезет драться, защищать меня от самого себя.
— Ты добрый. Ты не врешь. Ты не такой, как другие.
— Я вру, и еще как! И часто. А доброта моя… Ну, может, зла прямо такого во мне и нет, но и доброты особой…
— Ты мне не врешь, понимаешь? Мне. И все, мне достаточно. И со мной ты добрый. И открытый. Я же для тебя тело — картина — девочка. Не больше. Но и не меньше. И ты этого никогда не скрывал, не требовал от меня больше, чем получаешь. Не пытался взять больше, чем я отдаю. Ко мне ты добрый, а что еще надо…
Она пожимает плечами, и я утыкаюсь ей в шею. И думаю о том, как я буду жить без нее дальше, если она…
Когда она снова пропала, я затосковал.
Сначала я пытался завалить себя работой, потом поехал к ней домой — в ее квартире жили незнакомые люди. А потом работа закончилась, и я начал пить. Сначала понемногу, но в одиночку, а дальше…
Весна пришла серая и слякотная, жить не хотелось.
Ню появилась в конце апреля — исхудавшая и какая-то встрепанная, как воробей. Влетела и повисла у меня на шее.
— Гоша!
И увидела пустые бутылки…
Она набрала полную ванну и засунула меня туда. Следом и себя. Так я и отмокал — постепенно. А когда более-менее отмок и попытался ей улыбнуться — заплакала…
— Почему ты пьешь?
— Мне пусто.
— Что такое пусто? Чего тебе не хватает?
— Тебя.
— Ты врешь!
— Тебе — нет. Тебе я не умею…
— Больше не пей!
— Больше не уходи…
— Раз ты просишь, не уйду.
— Я хотел тебя найти. Я пытался…
— Напрасно. Раз не прихожу, значит, так надо.
— А что с квартирой? И этот, как его, Алик? Что с ним?
— Все в порядке, Гоша. Квартиру я продала. А Алик… Его я убила.
— Что ты сказала?!
— Что я его убила.
— Нюша…
— Что?
— У тебя с головой — как?
— Как всегда. И вообще, теперь все хорошо…
— Теперь?
— Да. Теперь я смогу к тебе приходить, когда захочешь. Хочешь — рисуй, а хочешь…
— А раньше нет?
— А раньше мне надо было долг вернуть. И много разного другого сделать…
— Вернула?
— Да, весь, до конца. И еще кое-что осталось, могу не работать. Так мне приходить?
— Нет, не надо. Не приходи…
— ?..
— Ты просто не уходи. Не уходи — и все. Совсем…
Она осталась…
— Нюша, я сегодня поздно…
— Хорошо, я дождусь.
— Не надо, ложись спать, я тут сам…
— Хорошо.
Вернувшись, я находил ее спящей, свернувшись калачиком на узкой кушетке, прямо у входной двери. Рядом, на этюднике — клубника и плитка шоколада.
Я брал ее на руки и нес в постель.
— А шоколад-то зачем?
— Чтобы грустно не было.
— А клубника?
Улыбается…
— Клубника для запаха.
— А почему у двери, тоже, чтобы грустно не было?
— Нет… — смотрит.
— А почему?
— Чтобы, как собака хозяина…
— Ох, Нюша… Нюша… ты…
И никогда ни одного вопроса. Ничего.