Но главное в воспоминаниях Циолковского о Федорове приходится читать между строк. И не потому, что память подвела Циолковского в старости. В 30-е годы XX столетия (когда были написаны процитированные выше строки) Николай Федоров у себя на родине, которую он не просто любил — обожал до трепета сердца, был переведен в разряд реакционеров, мракобесов и мистиков, поминать коего добрым словом стало по меньшей мере рискованно. Тем не менее в доверительной беседе с одним из своих калужских знакомых и биографов — К. Н. Алтайским — Циолковский высказался совершенно определенно: «Федорова я считаю человеком необыкновенным, а встречу с ним счастьем», он «заменил университетских профессоров, с которыми я не общался…». Глубокое уважение к одному из творцов космической философии Циолковский пронес через всю жизнь и сумел передать своим родным и близким: «Я преклоняюсь перед Федоровым. У нас в семье любовь к России ставилась на первое место, а Федоров был верным сыном России».
Циолковский был, конечно, аскетом, но Федоров был ещё большим аскетом. Аскетизм и явился причиной его смерти: во время лютых декабрьских морозов он одолжил шубу какому-то бедному студенту, а сам, одетый в легкую одежонку, простудился и скончался от воспаления легких. Практически до самой смерти Н. Федоров излагал Философию общего дела (так именуется его система) лишь устно, в основном при встрече с близкими ему по духу людьми, и все они впоследствии публично или печатно признавали, что его идеи оказали огромное влияние на их взгляды. Таковы свидетельства Владимира Соловьева и Льва Толстого, лично знавших Федорова (живший поблизости во время пребывания в Москве Лев Толстой не только неоднократно встречался с Федоровым в Чертковской библиотеке, но и посещал его каморку в районе Остоженки). Достоевский познакомился с учением Федорова по письму одного из его единомышленников и также с энтузиазмом отнесся к его идеям.
Федоров — воистину духовный учитель и наставник основоположника отечественной космонавтики. Во многих философских произведениях Циолковского чувствуется влияние старшего наставника. Это относится и к постоянно волновавшей калужского мечтателя проблеме бессмертия и возможному воскресению (оживлению) умерших, и к вопросу освоения межпланетного и межзвездного пространства, и, наконец, к борьбе за нравственные идеалы в науке и общественной жизни. Вполне возможно, что даже выбор города Боровска для постоянной работы и проживания произошел не без влияния Федорова, где тот некоторое время преподавал в уездном училище. Спустя семь лет сюда же поступил и Циолковский и проработал учителем более десяти лет.
ещё один поразительный факт: спустя чуть меньше ста лет в том же самом доме на Мясницкой, где познакомились и продолжительное время общались Федоров и Циолковский, с докладом «Современные проблемы науки и техники» выступил академик Сергей Павлович Королев, которому суждено было на практике осуществить дерзновенную мечту о полете в Космос. Имя Королева при жизни было засекреченным, и академику пришлось выступать под псевдонимом. В особняке Черткова в то время размещался Дом научно-технической пропаганды.
Необъяснимый парадокс судьбы: встретившись однажды и почувствовав неодолимую тягу друг к другу, два великих русских Космиста (впрочем, один из них ещё не осознал своего истинного предназначения) фактически не обсуждали проблему космоса. Впоследствии Константина Эдуардовича спрашивали об этом в лоб:
«— А о Космосе вы с ним беседовали?
— Нет. И очень сожалею. Ведь что получалось. Я тогда по-юношески мечтал о покорении межпланетного пространства, мучительно искал пути к звездам, но не встречал ни одного единомышленника. В лице же Федорова судьба послала мне человека, считавшего, как и я, что люди непременно завоюют Космос. Но, по иронии судьбы, я совершенно не знал о взглядах Федорова. Мы много раз говорили на разные темы, но Космос почему-то обходили».
Мысли о полете в Космос и заселении Вселенной не оставляли Циолковского никогда. В 1928 году он запишет: «ещё в ранней юности, чуть ли не в детстве, после первого знакомства с физикой я мечтал о космических путешествиях. Мысли эти я высказывал среди окружающих, но меня останавливали, как человека, говорящего неприличные вещи» (выделено мной. — В. Д.). Впрочем, иного и не могло быть. Проблема межпланетных контактов и полетов постоянно витала в воздухе. Во времена трех мушкетеров Сирано де Бержерак даже написал не менее знаменитый, чем он сам, роман «Иной свет, или Государства и империи Луны». Затем Фонтенель опубликовал трактат «Разговоры о множественности миров». Позже великий Вольтер отправил с Сатурна на Землю великана Микромегаса. Почти три века французы — законодатели европейской моды — задавали тон и в этом вопросе. В XIX веке здесь царствовали Камиль Фламмарион и Жюль Верн, их произведениями зачитывался и Циолковский — в детстве, юности да и в зрелом возрасте тоже. Ведь именно ему предстояло ответить на главный нерешенный вопрос: какие средства позволят в будущем совершать межпланетные, межзвездные и межгалактические полеты.
Идея использовать для полета в Космос реактивные приборы родилась не сразу, но, тем не менее, довольно рано. По словам самого Циолковского, в 17 лет — когда он жил в Москве! Учение же Николая Федорова, с которым Циолковский по-настоящему познакомился лишь спустя десять лет после смерти Московского Сократа, указало направление поиска.
«Взгляды Федорова, о которых я узнал через десять лет после его смерти, являются, по-моему, доказательством, что идея проникновения в Космос, что называется, носится в воздухе. Федоров тоже считал, что звезды существуют не для созерцания и поклонения, а для покорения их человеком, для заселения их (имеются в виду околозвездные планетные системы. — В. Д.). Поприщем человеческой деятельности он считал всё мироздание, а из этого вытекала необходимость безграничного перемещёния в Космосе. Он глубоко верил, что люди посеют семена своих трудов далеко за пределами Земли. На Солнечную систему смотрел трезво, полагая, что она будет со временем обращена в хозяйственную силу. Этот кроткий душой человек дерзновенно думал, что человечество создаст новую землю и новое небо, а люди станут небесными механиками, химиками и физиками. Федоров пророчил, что из космического корабля, именуемого Землей, человек превратится в его машиниста и штурмана. Мне особенно дорого утверждение его, что человек найдет способ восстановления угасающих миров, а гигантская энергия станет регулироваться. Он верил, что вся Вселенная может управляться волей и сознанием человека (…)».
Итак, раз есть понимание вполне достижимой цели — сама цель рано или поздно будет достигнута. Скромный библиотекарь (которого, впрочем, знала вся Москва) Румянцевского музея (ныне Российская государственная библиотека), куда он перешел работать после «Чертковки», не просто сформулировал стройное космическое учение и указал конкретные пути воспитания космического мироощущения, но поставил практическую задачу: найти средство транспортировки умерших людей в Космос, чтобы потом, когда наука достигнет соответствующего уровня развития, заняться их физическим воскрешением. «Для сынов же человеческих небесные миры — это будущие обители отцов, ибо небесные пространства могут быть доступны только для воскрешенных и воскрешающих; исследование небесных пространств — есть приготовление этих обителей. Если же такие экспедиции в исследуемые миры невозможны, то наука лишена всякой доказательности; не говоря уже о пустоте такой науки…» — утверждал Федоров. Циолковский и явился гениальным теоретиком, доказавшим реальность полета в Космос и действенность самой науки.
Само название первого основополагающего труда Циолковского «Исследование мировых пространств реактивными приборами» вполне созвучно федоровской стержневой идее и формуле «исследования междупланетных пространств». Все приведенные соображения и аналогии опровергают сомнения скептиков в непосредственном воздействии концепции Федорова на Циолковского. Да, их личные контакты были ограниченными; да, труды Федорова были малодоступными — «Философию общего дела» опубликовали только после смерти автора (в двух выпусках — в 1906 и 1913 годах) мизерным тиражом, и в продажу она не поступала. Классическая статья Циолковского вышла несколько раньше — в 1903 году (год смерти Федорова). Однако влияние одного гения на другого происходит не по каким-то формальным схемам — искра способна породить пожар всеиспепеляющей страсти искания. Идеи, вошедшие в посмертно изданную «Философию общего дела», устно распространялись Федоровым и его единомышленниками на протяжении нескольких десятилетий, из них не делалось тайны, и они стали предметом обсуждения в ученых и философских кругах.