Долгое время они летели бок о бок, но не разговаривали и старались не встречаться взглядами, только раз-другой искоса посмотрели друг на дружку и продолжали полет молчком, погруженные каждая в свои думы. Но думы у них были не разные. Думали они об одном и том же. Они чувствовали, что невольно совершили что-то не то, но всей глубины содеянного толком еще не осознавали. И лишь над Атлантикой, над океанской пучиной, почуяв, что не могут держать привычную высоту, Ципили и Тимбака впали в панику. Над Европой они уже летели совсем низко, а достигнув Кавказских гор, можно сказать, стлались по их вершинам.
Вскоре они совершили посадку на одной из полянок своего родного леса. Посадка была вынужденная, хотя вообще-то они именно сюда и держали путь. Но если бы им даже надо было лететь дальше, ничего бы не получилось.
После того как, отдохнув часа два на траве, они поднялись с намерением что-нибудь добыть поесть — очень уж изголодались за дорогу, — вдруг обнаружилось, что помело у них теперь вовсе и не помело, а обыкновенная метла, такая, какими улицы подметают. И в небо на эдаких, конечно же, взлететь невозможно. Все колдовские уловки старушек были напрасны. Метлы и у той и у другой так и остались простыми метлами, а сами колдуньи потеряли свои колдовские силы.
Они преступили главную заповедь злых колдунов всех времен: сделали доброе дело, а такое у колдунов считается грехом…
Все это случилось ровно тридцать лет тому назад…
В мире всему приходит конец. Сны, которые видели Ципили и Тимбака и которые были очень сладкими и приятными, тоже кончились. Кружащий вокруг дуба Ворон до того разгалделся, так вдруг, подлетев вплотную к Ципили, каркнул у той над ухом, что Ципили, хоть и витала во сне высоко в небесах в чудесном полете, сразу проснулась. Надо ли говорить, как она была разочарована, увидев, что вместо приснившегося ей изумительного полета, наяву она просто висела на засохшей ветке.
Кряхтя и постанывая, она распутала поясной платок, которым была обернута, точнее, привязана к ветке, и слезла вниз. Слезла и долго молча стояла под дубом, вперившись взглядом в самый центр лужайки. Там она видела нечто несуразное. Но это было не что иное, как помело ее подружки Тимбаки. Ципили глазам своим не верила: помело торчком стояло среди лужайки концом вниз. Стояло и не падало… А это значит, что оно заколдовано?.. «Видели, какова эта молокососка? — подумала Ципили про Тимбаку. — Ведь вечером мы обе забрались на ветви и заснули?.. Когда же она успела воткнуть в землю свое помело?»
Ципили посмотрела на дерево, на спящую на ветке Тимбаку и, схватив свою метлу, стеганула ее по ногам.
— Ах ты, пигалица, ах ты, паршивая колдунья, на тебе! Дири-бири ко-ко.
Тимбака, словно и не спала вовсе, словно только и ждала этого, мгновенно соскочила с дерева и набросилась с кулаками на Ципили.
— Вот тебе, старая карга! Амда-чанда ди-ди-ди! Жалкая, гнилая немощь, ги-ги-ги…
Ципили, хоть и старше на целых двести лет, не из тех, кто в споре уступит.
Вскинув помело, как рапиру, на изготовку, она не отставала от Тимбаки.
— На тебе, димбо-дири би-би-би!.. Это за старую каргу! А это за гнилую немощь!.. Нахалка ты эдакая, паршивая колдунья, били-мили бом!.. Все волосы у тебя повыдергаю, если и впредь будешь соваться в мои владения.
— Это моя лужайка, бом-бири бом-бон! Не видишь разве, мое помело на ней? Совсем ослепла?..
— И что с того? Ты где хочешь можешь воткнуть в землю свое помело. Это еще не значит, что место, где оно торчит, тотчас станет твоим.
Тимбака была очень упрямой и настойчивой. Она села посреди лужайки и твердо отрезала:
— А вот и станет моим!..
Ципили бросилась на нее и вцепилась в волосы. Тимбака, поборов испуг, схватилась обеими руками за голову. Она хоть и много моложе, но своих волос у нее уже почти не было, приходилось носить парик. Парик же, как известно, легко сорвать с головы, а именно этого очень боялась Тимбака, отчасти еще и потому, что над ними кружил Ворон.