Однажды Дровосеку все же удалось подобраться к месту, где они прятались и, может быть, пировали. Но подойти очень близко он не решился, а потому ничего и не вызнал. Но зато увидел брошенное без присмотра помело и, не долго думая, оседлал его, пробуя взлететь. Ничего, конечно, не вышло. Обыкновенная метла… Бедняга не ведал, что взлететь можно, если произнесешь особые колдовские заклинания.
Старухи порой исчезали на целый день. Возвращались только к ночи.
Иногда колдуньи приходили посмотреть, как идет работа у Дровосека. Походив вокруг, что-то себе под нос побурчав, они удалялись в лес, забирались там на деревья и засыпали. Изредка старухи приносили ему поесть.
— Вы, то есть все люди, — сказала в первый же день Ципили, — не поевши, не можете работать, поэтому возьми эту кастрюлю. Я не разбираюсь, что в ней, но знаю твердо, это человеческая еда.
Дровосек открыл крышку, в нос ударил вкусный запах горячего кушанья.
«Ладно, хоть еда действительно человеческая, — подумал Дровосек, — не то, что бы я делал». Он с удовольствием поел и на другой день оставил половину.
А как-то случилось нечто такое, что Дровосека чуть удар не хватил.
Весь день горемыка возился с одним деревом: пока спилил его, обрубил ветви и сучья и приволок к стройке, вконец измаялся. Усталый, Дровосек присел отдохнуть, и в ту самую минуту колдуньи как раз совершили посадку после очередного вояжа. Подошла Тимбака и положила перед ним маленький горшочек. При виде этого горшочка у Дровосека душа встрепенулась: «Не сон ли это?» Но нет. Перед ним был знакомый горшочек из его собственного дома. Краешек оббит и ручки одной нет. Жена все просила подлатать горшочек, очень она его любила, но руки никак не доходили.
Весь дрожа, Дровосек приподнял крышку. В горшочке был горячий лобио[5]. Правда, без масла. Видно, жена забыла положить, а может, пожалела? Если бы знала, что этот горшочек попадет именно к нему.
Ясно одно: дома плохо с продовольствием. Только в таких случаях жена готовит лобио.
Вот тут-то наш горемыка заплакал, как ребенок, проклиная и свою судьбу, и окаянных колдуний…
На другой день, когда старухи с рассветом унеслись по своим делам, Дровосек решил бежать. Едва ведьмы взлетели, он, взяв с собой топор, пошел, ориентируясь по солнцу, на восток, подумал, что так вернее, потому как горы на востоке пониже: может, легче будет перевал одолеть, а там уже и разобраться, куда дальше идти.
Всего несколько сот метров прошел Дровосек, когда путь его пересекся глубоким ущельем. Он кинулся в одну, в другую сторону, но тщетно: одолеть преграду было невозможно. Потеряв всякую надежду, Дровосек вернулся на злополучную лужайку. Но не думать о побеге он уже не мог и на второй день предпринял новую попытку — пошел в противоположную сторону, однако и на сей раз перед ним выросло неожиданное препятствие — неодолимые голые скалы. И снова пришлось возвращаться.
На третий день все, казалось бы, сложилось удачно, Дровосек вышел, наконец, на верную дорогу, но… вскоре оказался перед непроходимыми зарослями, и опять был только один путь: назад. И именно в этот момент коршунами налетели на него колдуньи, стали с остервенением бить беднягу своими метлами.
— Ты что это надумал! — зло шипела Тимбака. — Хочешь, чтоб мы обернули тебя ящерицей?!
— Можно и жабой! — съехидничала Ципили. — Он и есть настоящая жаба. Ну и времена, никому нельзя верить! Тьфу на тебя, паршивец, не ценишь доброты!
— Я хочу, чтоб он стал ящерицей, может, тогда поумнеет! Амда-чамда ди-ди-ди. Дили-дим бо… дили ми!.. Нет, пусть станет жабой. Анда-ванда Тимба кум, Тимба бим!
И несчастный Дровосек обернулся сначала маленькой зеленой ящерицей, а потом вдруг почувствовал, что хвост укорачивается, а туловище увеличивается, и вот уже серая жаба прыгает на траве. И так Дровосек попеременно делался то ящерицей, то жабой, пока, умаявшись вконец от перепалки, старухи свалились в изнеможении на траву.