— Сказал, убирайся! Без тебя обойдусь.
Волк ушел, и Людоед стал приближаться к Мануш. Однако именно в это время вместо волка в окне появились старые колдуньи, но Дандалош пока не видел их, он, с шампуром в одной руке и с кочергой в другой, наступал на Мануш.
— Ну, попалась, теперь увидишь!
— Не увижу, — сказала Мануш и снова засмеялась.
— Ладно, несносная девчонка, наигрался я с тобой…
Вконец обозленный, Людоед бросился туда, где в углу жалась к стене Мануш, но ей и тут повезло. Дандалош споткнулся и неуклюже растянулся на полу во весь рост. Воспользовавшись этим, Мануш вскочила на печь.
Видя все, что происходило в доме, Ципили и Тимбака принялись за свои колдовские заклинания:
И без того разъяренный Людоед, услышав голоса старух, окончательно потерял самообладание и метнул в них кочергу.
— Старые совы, а ну брысь отсюда!..
И, опять воспользовавшись моментом, Мануш рванулась в другой угол, но тут она неожиданно упала и сильно ушибла локоть. Так сильно, что даже заплакала. Дандалошу только того и надо было. Увидев, что девочка плачет, он поднялся с пола и сторожко зашагал к ней. Плачущий ребенок — это иное дело, это привычно Людоеду.
Мануш уже не убегала. Боль заставила ее забыть об игре, которую, как ей казалось, вел с ней дядя лесник, и Дандалош, считая, что спасения ей нет и теперь все уже кончено, довольно потирал руки.
— Ну вот, сейчас я тебя съем!..
Лицо у него было такое страшное, голос такой зловещий, что Мануш испуганно сжалась в углу. И когда Людоед вплотную подошел к девочке, на него с карканьем налетел Ворон.
Дровосек, до того наблюдавший за веселой игрой Мануш, вдруг осознал, что девочке пришел конец, и, забыв о своей последней надежде снова стать человеком, кинулся спасать Мануш. Он когтями расцарапал лицо Людоеда, и тот в ужасе метнулся в сторону.
Ворон дважды покружил над Людоедом и опять нацелился в него когтями с криком:
— Кар, кар, кар!..
— Кто это, что это? — закричал Людоед, прикрывая ладонями оцарапанное лицо.
И тут из угла, где стояла Мануш, раздался такой смех, какого Людоед никогда не слыхал. Он посмотрел на девочку, не понимая, что случилось…
А случилось то, что Людоед потер лицо рукой, которая была вся в саже от кочерги, и вид у него сейчас от этого был ужасно смешной.
Мануш хохотала, и звонкий смех ее донесся до волка и колдуний, которые, сбившись у окна, заглядывали в него, пытаясь понять, что же, наконец, творится в доме. Людоед, увидев их, набросился на непрошеных соглядатаев, стал в злобе швырять в них напильник, топор, бутылки, половник…
А Мануш продолжала хохотать. Гнев Дандалоша только все пуще смешил ее.
Когда кидать уже было нечего, Людоед, выбившись из сил, тяжело плюхнулся на сундук.
— Поглядите-ка вы на них! Уставились, словно никогда не видели Людоеда. А я-то думаю, отчего не могу сладить с девчонкой, никак не съем ее.
— Раз уж ты так голоден, так съешь и их, — смеясь, сказала Мануш.
— Да разве можно разгрызть этих хрычовок? Зубы обломаешь.
— Но почему же обломаешь?
— На них кожа да кости. Они знают, что не нужны мне, оттого и обнаглели. Брысь отсюда, старье.
— А меня?
— Что тебя? Съем, если поймаю.
— Ну чего же легче? Лови!
И Мануш сама пошла к нему.
— На же, ешь!
Людоед опешил.
— Как так? — все, что сумел выговорить от удивления Людоед.
— Чего же ты медлишь? Вот я, больше не убегаю.
Людоед сидел недвижимый. Он продолжал смотреть на эту маленькую девчушку, которая протягивала к нему руки, не ведая страха.
Мануш огляделась вокруг. В доме, в котором и до того не было особого порядка, сейчас все вообще было перевернуто.
— Разве можно устраивать такой беспорядок? Тут даже ступить негде, того и гляди, обо что-то зацепишься и упадешь. Вон мы с тобой как падали! Где у тебя веник, а?
Нет, Людоед поистине потерял дар речи. Он пальцем указал ей, где веник. Мануш вооружилась им и стала подметать, расставляя все по местам.
— Только и знаешь, съем да съем, — ворчала девочка, — а простого дела не делаешь, похоже, сто лет не подметал!.. Подними-ка ноги, видишь ведь, что мету…
Дандалош покорно приподнял свои неуклюжие ноги. Мануш замела и вокруг сундука и уселась на него рядышком с Людоедом.
— А теперь проводи, пожалуйста, меня домой, здесь больше нечего делать, — сказала она решительно.
— А… A-а… Сейчас… Сейчас сделаю такое, что провожать тебя домой уже не придется.