Прошло три года…
Арцгольд был местным дрессировщиком. Я всегда его опасалась. В его присутствии никогда не поднимала голову. Лишь когда он отходил на почтительное расстояние, я осторожно отводила взгляд от метлы, что вечно была в моих намозоленных руках, и с опаской на него поглядывала. Большой… В детских глазах — великан. От его грубого крика и свиста кнута, которым он стегал зверей за непослушание, мне и самой, как запуганному животному, хотелось забиться под ближайшую лавку. Мне было жалко зверей, но если подумать, я от них ничем не отличалась.
Спектр моих обязанностей не изменился за эти годы. Уборка клеток, сцены, стирка цирковых костюмов и реквизита — повседневность. Первые впечатления от цирковых представлений, яркой сценической одежды, дрессированных животных, улеглись очень скоро. По-прежнему, на молчаливую девочку мало кто обращал внимания, если кому-то из циркачей вдруг не требовалась помощь. Теперь я стала тенью этого цирка. Меня редко наказывали, хотя, безусловно, побои были. В основном же я существовала невидимкой. И лишь гадалка Астра замечала меня.
Располневшая, ярко накрашенная цыганка или испанка — я путала эти слова — часто подолгу смотрела на меня во время моей работы, сидя на ступеньках своего трейлера. Спальни на колёсах были далеко не у всех и, определённо, свидетельствовали о статусности владельца в труппе. Астра обладала непоколебимым авторитетом. Пока все репетировали свои номера, она могла долгие часы проводить за сигаретой в своё удовольствие. Её номер требовал лишь ясной головы и соответствующего образа. Как ни странно, но публику она цепляла. Наверное, это даже не совсем справедливо, какими усилиями ей и другим актёрам давались одни и те же аплодисменты.
Именно благодаря ей я узнала, что такое мозоли… У Астры очень мягкие руки! Кожа такая нежная, словно бархатная ткань. Я ощутила кожу её ладони, когда она взяла мою руку в свою, долго и серьёзно смотрела, а потом неожиданно рассмеялась: «Да бред это всё! Не покупайся на наши сценический шоу! В закулисье это нелепо».
Прошло еще полтора года…
Как бы в цирке не жилось трудно сироте, в сравнении с тёмным и мрачным приютом это место и, правда, было лучше. Затравленный взгляд исподлобья, нелюдимость не исчезли у Каи, но внешне она значительно вытянулась вверх. Мышцы так и не наросли, оставляя в её фигуре некую дистрофичность, но получая чуть больше еды, чем прежде, организм явно решил сделать рывок вверх, как дикий росток в поле, получивший спасительные капли редкого дождя. Из-за чего Кая набрала в росте прямо на глазах.
У нас было много циркачей: жонглеры, гимнасты и один клоун. В клетках жили дрессированные звери, которые и привлекали к нам публику. Но особенно наш директор гордился двумя молодыми и сильными львами, которых он приобрёл год назад. От этих зверей исходила сила, мощь. Они были прекрасны, хотя в маленькой мне вызывали трепет. Убирать их клетки стало истинным мучением. Арцгольд потратил не один месяц на их дрессировку и постановку номера с ними. Вскоре звери были представлены зрителям. Неискушенные зеваки скупали все билеты, чтобы посмотреть на номер с двумя дикими хищниками, привезенными на корабле из недр джунглей!
Для цирка настали хорошие времена. Директор был весел и все время улыбался, пересчитывая выручку. Он ходил в той же шляпе и том же светло-молочном костюме из хлопковой ткани, чтобы не зажариться под палящим солнцем. Но доходы его явно выросли, что можно было понимать по еде, которая стала значительно сытнее и вкуснее. И несмотря на то, что лучшее доставалось членам труппы, мне, как и другим заморышам цирка, стали перепадать весьма неплохие остатки. Даже Астра перестала подкармливать меня, видя, что я больше не нуждаюсь в еде, как прежде.
Но однажды в цирке что-то изменилось… Сторонясь людей и всё больше проводя время в одиночестве, я всё острее стала чувствовать чьё-то присутствие. Что-то постоянно смотрело мне в спину, приближалось и тут же отдалялось. В жарком шатре от этого чувства мне становилось настолько не по себе, что я не единожды была вынуждена выбегать наружу, на солнце, где люди… Парадоксально, но теперь мне было спокойнее среди толпы, грубых окликов, ругани или смеха, хотя все сознательные годы я сторонилась взрослых и старалась забиться в угол подальше от всех. Только тогда, когда я снова слышала человеческую речь, видела двуногие силуэты, прежний страх начинал казаться нелепым. Перед глазами вновь мелькали знакомые лица, стояли те же палатки и трейлеры…
— Кая!
Однажды такой побег от собственного страха заметила Астра.
— Кая! Сколько можно тебя звать?!
Кая долго не могла понять, что её зовут. Всё тело оцепенело от ужаса, который ей удалось испытать внутри главного шатра. Когда же до сознания дошёл клич, со сбитым дыханием девочка через силу подошла к цыганке, всё ещё затравленно поглядывая на шатер, оставшийся позади. Ноги не хотели идти. Мышцы в них стали ватными, неприятно подгибались колени.
Астра долго смотрела на одиннадцатилетнего подростка перед собой. Если бы не всепоглощающий страх, то Кая точно бы заметила всю необычность этого взгляда. Цыганка словно заглядывала в душу, пытаясь что-то увидеть. Когда же их глаза встретились, Астра не обмолвилась ни словом о состоянии сироты. Женщина медленно поднялась со ступеней трейлера, ища глазами, чем бы занять девочку, а потом грубо швырнула ей большую юбку с густыми оборками:
— На, заштопай.
Тот случай был одним из первых в череде подобных панических атак. И Кая бы попыталась это контролировать, если бы ощущения не становились ярче и отчетливее. Убирая однажды пустую клетку, она физически ощутила, как нечто зловещее приблизилось к её спине. Всё тело немедленно замерло, а шею охладило чье-то дыхание. Один раз. Второй. Кожи руки сзади что-то коснулось. Перепуганная Кая тут же развернулась, панически размахивая руками, и с диким ужасом забилась в угол, издавая из своей груди вместо крика лишь хриплое бульканье. Но… Позади неё ничего не было. И всё это можно было бы списать на обычный испуг, если бы на руке на месте иллюзорного прикосновения не осталась глубокая царапина, которую она вполне, конечно, могла получить во время своих панических содроганий.
С этой самой поры счастье Каи закончилось. Слабый проблеск на радость в её глазах снова потух, лицо приобрело прежнюю понурость, а тело стало сутулым и зажатым. Всё больше она сторонилась окружающих, будто любой представлял для неё угрозу. Но и выполнять какую-либо работу в пустых шатрах было невыносимо. Часто вечерами, пытаясь найти нечто среднее, она забивалась в угол под какой-либо реквизит, обнимая свои колени и враждебно смотря на бушующих за ужином взрослых. Нередко она уносила свою порцию в сторону, не разделяя один стол со всеми. Затравленность снова легла отпечатком на её тело, деформируя спину и рисуя синяки под глазами.