— Не забудьте, Мастерс, вы должны оказаться на сцене первым, — напомнил мужчине Пилгрим.
— Буду первым, сэр.
— Вы подобрали слово?
— Да, сэр. «Канада».
Уже смеркалось. Сквозь легкий моросящий дождик показалось здание с высоким куполом, украшенное множеством мигающих цветных лампочек, образующих замысловатый узор. Фосетт что-то сказал водителю, и машина остановилась. Мастерс, держа в руке свернутый журнал, молча вышел и мгновенно смешался с публикой, которая уже начала собираться возле цирка. Этот человек был просто создан для того, чтобы растворяться в толпе. Машина проехала еще немного и остановилась в непосредственной близости от входа. Пилгрим и Фосетт вошли в здание.
Широкий проход вел к местам для зрителей, расположенным амфитеатром. Полотняные цирковые шатры остались в прошлом, по крайней мере для больших цирковых трупп. Им на смену пришли зрительные залы и павильоны, рассчитанные не менее чем на десять тысяч зрителей. Большинство из них было гораздо вместительнее. Только для того, чтобы свести концы с концами, цирк вроде этого должен был иметь не меньше семи тысяч посадочных мест.
Справа от прохода можно было бросить взгляд за кулисы, где в клетках рычали львы и тигры, беспокойно переминались с ноги на ногу слоны, лошади и пони, где прыгали шимпанзе. Тут же продолжали оттачивать свое мастерство жонглеры. Им, как и концертирующим пианистам, для поддержания квалификации нужно постоянно тренироваться. И над всем этим царил ни с чем не сравнимый, незабываемый запах цирка. В глубине кулис располагались помещения администрации, а за ними — артистические уборные, напротив которых, в дальнем углу, был широкий проход на арену, слегка изогнутый, чтобы взоры зрителей не могли проникнуть за кулисы.
Слева от прохода доносились звуки музыки, и это играл явно не Нью-Йоркский филармонический оркестр, как было объявлено. Музыка — если ее вообще можно было так назвать — была пронзительной, грохочущей, с резкими звуками трубы и звоном литавр. При любых других обстоятельствах она могла бы стать испытанием для барабанных перепонок, но на площадках аттракционов всегда звучала именно такого рода музыка, то ли по традиции, то ли потому, что она была здесь вполне уместна.
Пилгрим и Фосетт прошли в одну из дверей, ведущих на открытую площадку, на которой размещались разные аттракционы. Она занимала весьма небольшое пространство, но недостаток размеров с лихвой возмещался количеством предлагаемых увеселений. От множества подобных ей площадок эта отличалась тем, что в одном из ее углов находился ярко раскрашенный павильон, сделанный, очевидно, из фанеры. К нему-то и направились Пилгрим и Фосетт.
Над дверцей павильона висела интригующая надпись: «Великий менталист». Пилгрим с Фосеттом уплатили по доллару за вход, вошли и встали в сторонке, чтобы не привлекать к себе внимание. Все места уже были заняты — «Великий менталист» пользовался популярностью.
На маленькой сцене стоял сам Бруно Вилдерман. Он был чуть выше среднего роста и довольно широк в плечах. Но его фигура не выглядела впечатляющей из-за того, что он был с головы до пят закутан в необъятных размеров яркий наряд китайского мандарина с громадными пышными рукавами. Смуглое лицо с орлиным носом, обрамленное длинными черными волосами, было умным и довольно приятным, но ничем не примечательным. Встретив Бруно на улице, вы вряд ли обернулись бы ему вслед.
— Вы только посмотрите на его рукава! В них можно спрятать не одну пару кроликов! — вполголоса сказал Пилгрим.
Но Бруно не собирался показывать фокусы. Он полностью сосредоточился на роли менталиста. Голос артиста был негромким и проникновенным. В нем чувствовался легкий иностранный акцент — такой легкий, что невозможно было определить, какой язык для Бруно родной.
Менталист попросил женщину из публики задумать предмет и шепотом сообщить его своему соседу. Затем артист уверенно назвал задуманный предмет вслух, и публика убедилась, что он оказался прав.
— Подсадка! — не поверил Пилгрим.
Бруно пригласил трех добровольцев из зала подняться на сцену. После некоторого колебания вышли три женщины. Усадив их за стол, артист дат дамам по листку бумаги и по конверту и попросил изобразить какой-нибудь простой символ, а затем вложить листок в конверт. Пока все трое выполняли его просьбу, Бруно стоял лицом к аудитории. Когда все было готово, он повернулся к столу, держа руки за спиной, и внимательно изучил конверты, лежащие на столе. Через несколько секунд он сказал: