БОРИС ПОРФИРЬЕВ
Цирк "Гладиатор"
Бенефис Ефима Верзилина
1
Чемпионат по борьбе подходит к концу. Александр Мальта не имеет ни одного поражения. Он кумир петербургской публики. Вот он стоит в центре сцены, тяжёлый, как монумент. Он — победитель. Ему подносят именные подарки и цветы. — Он раскланивается. Сейчас самое время. Ефим Верзилин шагает к арене. Все взгляды устремлены на него. Публика гадает, кто на этот раз скрылся под маской.
В проходе мелькает перекошенное лицо Вогау, склоняется над ухом директора цирка.
— Я вызываю победителя чемпионата Алёка Мальту и обязуюсь снять маску и назвать своё имя, если буду им побеждён.
Цирк разражается аплодисментами.
Вогау спешит на арену, говорит торопливо:
— Мальта вызов принимает. Запишитесь в кассе. О борьбе будет объявлено в афише.
Верзилин настаивает:
— Бороться сейчас.
Публика волнуется. Одни ставят на Мальту, другие — на «маску».
Вогау упирается, говорит: так положено, непременно нужно объявление в афише. Поединок может состояться не раньше, чем завтра.
Не снимая маски, Верзилин уходит из цирка, идёт аллеями Измайловского сада.
И вот — следующий вечер.
Цирк переполнен. Шум, крики, свист. Взлетают в воздух зелёные студенческие фуражки. Вогау вопрошающе заглядывает в глазницы маски.
Наконец борцы сходятся на арене.
Верзилин захватывает руку Мальты за запястье.
Мальта напуган спокойствием противника и неизвестностью, нервничает.
Верзилин делает передний пояс, неожиданно приподнимает Мальту над ковром и бросает через голову. Мальта выходит на мост, но Верзилин наваливается на него, жмёт, жмёт, жмёт, и обе лопатки Мальты беспомощно и устало прижимаются к ковру… Если это слишком быстро, можно и по–другому. Допустим, Мальта вывёртывается из моста, обхватывает Верзилина за голову, швыряет через себя, но Верзилин приземляется, как пружина, опрокидывает на себя Мальту, мгновенно оказывается наверху, и — всё, конец… Вариантов множество, важно одно: победа должна быть одержана на первых минутах…
2
Верзилин вздрогнул, повернулся на узкой скрипящей койке. Что это? Брякнула форточка?
В чёрное отверстие просунулась рука, нащупала задвижку. Окно распахнулось. Ворвавшийся ветер погасил ночник. В тусклом свете газового фонаря, стоящего за больничным садом, Верзилин разглядел чёрный силуэт человека. Человек перевалился через подоконник в палату.
— Слушайте, Верзилин, — прошептал он сердито, — зажгите лампу. Я ничего не вижу.
Верзилин торопливо приподнялся на локте.
— Что вам надо? — сорвавшимся голосом спросил он.
— Успокойтесь, — ответили ему из темноты. — Я репортёр. Меня зовут Коверзнев. «Спортивные отчёты» — вот что я такое. Да зажгите же в конце концов свет.
— У меня нет спичек.
Коверзнев рассмеялся:
— Я идиот. Забыл, что имею дело с борцом. Я преклоняюсь перед людьми, которые умеют заставить себя бросить табак.
«Если бы он был послан ими, он не стал бы зажигать света», — успокоил себя Верзилин. Но на всякий случай откинул на груди одеяло. «Ударю в голову», — решил он и приподнял правую руку, словно взвешивая и примеряясь. Рука, прикрученная загипсованными бинтами к доске, была тяжела.
Зажигая спичку, отыскивая тумбочку с лампой, Коверзнев сказал:
— Каюсь: мне много удовольствия доставляет моя старушка.
Он вытащил из кармана коротенькую изгрызанную трубку и поднёс её к самому ночнику; повертел, показывая.
— Вот она. Пятнадцатый век. Знаменитый мастер из Тосканы. Украдена из музея.
Рассматривая его странный костюм, Верзилин возразил:
— Этого не может быть. Табак завезён из Америки в шестнадцатом веке. В Тоскане не могли тогда делать трубки.
— Вот вы какой? — с весёлым изумлением произнёс Коверзнев. Он сел на табуретку, откинувшись к стене. На нём была бархатная куртка, клетчатый шарф и соломенная низкая шляпа.
Набивая трубку, он сообщил:
— «Ольд юдж». Английский. Другого не курю.
«Врёт», — подумал Верзилин.
А Коверзнев, взяв с тумбочки бумажку, поджёг её над ночником, прикурил. Указывая на загипсованную руку, спросил:
— Так кто вас так разукрасил?
— Вы меня с кем–то перепутали, — сказал Верзилин.
— Бросьте… Пф–пф… Мне всё известно. Узнавать первым — моя специальность. Мои отчёты о спорте читает весь Петербург… Пф–пф… Хотя никто не знает моего имени.
— Он покосился на тёмную фрамугу, поинтересовался: