— Ишь, шея–то… как у быка, — через столик пригнул его к себе Верзилин.
— Так ведь и у вас… не хуже… тоже как у этого зверюги, — показал парень на бутылку, принесённую официантом, и позвякал пальцами по зубру, роющему землю копытами.
— Дай–ка я тебе молочка от этого зверюги налью.
— Благодарим покорно. Как раз после баньки — хорошо.
— Ну, после бани, сам Пётр Великий говорил: хоть укради, да выпей.
— А себе?
— И себе налью. Ради встречи почему не выпить?.. Бифштекс готов?
— Будьте любезны… Лимончика к коньячку не изволите?
— Так что, Ваня? Идём ко мне?.. Нет, не в цирк… сперва. Сперва не в цирк. Сперва — ко мне. А? Я из тебя борца сделаю. А потом — бороться. Во всех цирках… Даже у Чинизелли. Знаешь цирк Чинизелли? А?
— Знаю.
— Вот даже у него будешь бороться… Так постараемся, всех победишь… И Александра Мальту победишь… и других. Ничем больше не будешь заниматься, только борьбой… Как в Древней Греции… Эх, Ваня, вот где ценили силу, ловкость и красоту человеческого тела… И памятники победителям ставили, и на фресках изображали… всё равно как фотография… и на вазах… Свет включите, пожалуйста… Эх, жалко… это разве вазы… А ещё древние считаются… Одни орнаменты… Цветы разные да птицы. А есть вазы, где борцы изображены… или дискоболы… Одним еловом, спортсмены… Выпьем за спортсменов, Ваня… Так хорошо… Эх, давно я не пил, поэтому и опьянел, наверное… Я тебе такие вазы покажу… И памятники тоже… Скульптуры, иначе говоря… Эх, Ваня, пойдёшь ко мне? А? Ну, скажи?.. Ты ведь боролся когда–нибудь?.. Конечно, я так и знал. Такой богатырь не мог не бороться… Так по рукам? Идём? А? Я тебя от всего освобожу… Деньги пока ещё есть… Путь твой будет блестящим, как фейерверк. Везде портреты… И в магазинах, под стеклом. Даже у Елисеева… И в газетах, и в афишах… аршинными буквами… А звать тебя будут Ефим Верзилин… Потому что я так хочу. Слыхал о таком борце?.. Слыхал… Ах ты, дорогой мой гладиатор… Дай я тебя поцелую…
9
Комната сразу же оказалась мала, чего не ощущалось при борьбе с послушным берёзовым идолом.
— Куда ты к чёрту вырываешься! — раздражался Верзилин. — Ты борись, а не бегай по комнате!
Татауров засопел, обхватил учителя, приподнял над полом, но Верзилин выскользнул, сказал, тяжело дыша:
— Эх!.. Ты всё берёшь на силу… потому что восемь пудов в тебе. А надо — взять на приём… Видишь, у меня рука плохо сгибается и я легче тебя… а тебе не удаётся… одолеть.
Один раз он швырнул через себя Татаурова так, что тот рассадил в кровь половину лба.
Неожиданно парень рассердился; отирая кровь рукой, зло заявил:
— Что уж так–то?.. Довольно!
И усевшись на пол, прислонившись спиной к стене, запел:
Зачем ты, мать, меня родила,
Зачем на свет произвела,
Судьбой несчастной наградила,
Костюм матроса мне дала.
Ведь нас, матросов, презирают,
Нигде проходу не дают,
И нами тюрьмы наполняют,
Под суд военный отдают.
За пять дней Верзилин изучил все татауровские песни. Пел он всегда печальное и всегда о моряках. Эти песни и богатая татуировка заставляли думать, что парень служил во флоте. И странно было слышать, что Татауров почти не умеет плавать, вырос вдали от моря — в Вятской губернии, в деревне, где речку куры вброд переходят… О себе он рассказывать не любил. Впрочем, он вообще предпочитал молчать. Когда Верзилин его расспрашивал, он молча улыбался.
— Так чего уж рассказывать–то? Нечего… — говорил он, разводя руками. — В пехоте служил… А так–то уж нигде не работал…
— А у пожарников?
— Вот разве у пожарников…
— А где тебе наколку сделали? В армии?
— Наколку?
— Да.
— Нет, зачем в армии. Это я когда грузчиком работал… в порту…
— Так ты же сказал, что нигде не работал, кроме как у пожарников?
— Так я там недолго, одно лето.
Татуировкой он гордился.
— Ты как маори, — сказал ему Верзилин.
— Чего это?
— Маори, говорю. Есть такое племя в Новой Зеландии; очень татуироваться любят… Я тебя буду звать Татуированный. Татауров — Татуированный, здорово! У тебя и фамилия–то от этого слова происходит… Эк тебя разрисовали!..
На груди Татаурова была голубая красавица с распущенными косами и рыбьим хвостом, окружённая окаменевшими волнами; на спине — большой крест, якорь и сердце, обрамлённые словами: «Вера, Надежда, Любовь»; на плечах были компасы, кинжалы, женщины, сердца, пронзённые стрелами; на тыльной стороне ладоней — огромные мотыльки, а под ними, на костяшках пальцев, имена: на правой руке — «Иван», а на левой — почему–то нерусское имя «Луиза»; даже на ягодицах был изображён большой кот, бросающийся на мышь.