— А здесь вы, значит, побывали ещё месяц назад?
— Так точно.
— Вот преимущества разведчика перед другими родами войск, — улыбнулся царь. Ещё раз вяло протянул руку, сказал:
— Благодарю за верную службу.
«Он, видимо, хотел меня удивить своей осведомлённостью, — подумал Коверзнев. — Наверное, несколько минут назад его проинформировали насчёт приглашённых офицеров».
Обойдя гостей, пригласил всех в соседнюю комнату. Посередине стоял большой стол, накрытый на двадцать кувертов. У стены — маленький, с серебряными кувшинами и закусками. Николай первым подошёл к нему, налил водки в серебряную чарку и залпом, не морщась, по–армейски, опустошил. Не закусывая, прошёл к обеденному столу.
Гофмаршал, заглядывая в список, обошёл приглашённых, указывая на места. Царь подождал, когда офицеры закусят, сел.
Коверзнев с любопытством оглядел стол. Сервировка серебряная — ни одной фарфоровой или стеклянной вещи. «Это ведь кокетство, желание показать, что всё по–походному», — пришла мысль. Исподтишка наблюдал за Николаем: «Нет, заштатный офицер — не больше… Эх, если бы на твоё место Джан — Темирова… Он бы навёл порядок. Он бы не допустил, чтобы шпионы были приятелями военного министра…»
Принимая от лакея в солдатской форме тарелку, Коверзнев поглядывал на царскую свиту. Великий князь Николай Николаевич, граф Бобринский, граф Фредерике, генерал Янушкевич, генерал Половцев… Подумал: «Странно, что я не испытываю гордости… Знакомством с Врубелем или Альваро Ховальяносом я могу похвастаться… А кто такой граф Фредерике? Министр двора? Ну и что из этого? А что он сделал? Убил в схватке быка или написал гениальную картину?»
Кончив есть, царь достал портсигар, спросил?
— Кто желает курить?
Коверзнев, прямо глядя в его глаза, взял папиросу.
Подали кофе. После обеда все вышли во двор — фотографироваться с царём. Пошли осматривать трофеи.
Глядя на щупленькую фигуру венценосного полковника, Коверзнев впервые поверил слухам, которые так упорно последнее время ходили среди офицеров. «Нет ничего удивительного, что Гришка Распутин хвастается рубашками, которые вышивает твоя жена… Брусилов тебе бы полка не доверил, а ты мнишь себя хозяином ста пятидесяти миллионов человек… Пешка ты против Гучкова, Родзянки и Джан — Темирова».
Когда вечером товарищи расспрашивали Коверзнева о государе, он задумчиво улыбался, молчал.
60
Всего десяток саженей отделял человека от русских окопов, когда он не выдержал, вскочил и, петляя, побежал. Пули, до этого лишь изредка поднимающие рядом с ним фонтанчики пыли, зажужжали вокруг, как целый пчелиный рой.
Человек споткнулся, снова вскочил и как подкошенный упал, уткнулся белокурой головой в песок, рядом с серебряными листьями мать–и–мачехи.
Два охотника вызвались затащить его в окоп. Человек, казалось, не дышал; на нём был странный зелёный мундир без пояса и короткие штаны, лишь до щиколоток, прикрывающие его босые ноги. Когда его переворачивали на спину, он, задыхаясь от радости и боли, прошептал: «свои» — и заплакал.
Преследуемые выстрелами, солдаты торопились, неосторожно опрокинули его через бруствер окопа. Человек потерял сознание.
— Герман, — сказал неуверенно один из подошедших солдат. — Перебежчик.
— Нет, узнал нас, говорит: «свои», а у самого слеза так и текёт, так и текёт–обрадовался.
— Ишь ты, видать, из плена бежал.
— Досталось ему, болезному… Вон как к нам стремился… К родным, что ни говори, тянет…
— Опять же какой худой, смотрите. Одна кожа да кости. А, видать, гвардейцем был. Гиганта.
— А пули–то как его исклевали. Полз–полз, да терпеньев уж никаких не стало. Думает, свои рядом, добежу.
— А мы–то его на мушке держали. Шпиён специальный, думали…
Перебежчика отправили в тыл дивизии, где хирург вытащил из него шесть пуль, и с первой же санитарной повозкой доставили к поезду–лазарету.
В поезде врач–ординатор Троянов, склонившись над раненым, объявил взволнованно:
— Да это же замечательный борец! Помните, о нём была целая серия очерков? Он выступал под именем Сарафанникова. Перед войной боролся с быками в Испании, и ему был посвящён журнал «Гладиатор».
Ординатор сам занялся раненым, не доверяя его рядовым врачам.
Сознание пришло к Никите под утро; шторки на окне уже были раздёрнуты, и белесоватый рассвет бросил свои краски на чистое купе санитарного вагона; однообразно подстукивали колёса; перед окном мелькали берёзы, окутанные дымом. Закрыв глаза, Никита пытался припомнить, что с ним случилось… Артиллерийская дуэль, вздымающаяся земля, он ползёт, потом всё стихло, русские окопы рядом… Ага, он побежал… Но где он сейчас? У своих? У немцев?.. От напряжения закружилась голова. Он не заметил, как уснул.