Страшные потянулись дни. Она вскакивала всех раньше, стараясь не разбудить ребёнка, затопляла печь, будила людей… Если её сыночка плакал по ночам, она испуганно затыкала его рот грудью. Кто–нибудь ругался, но большинство спали мёртвым сном.
— Баю–баю, мой роднулька, сыночка мой маленький, — шёпотом пела Дуся, раскачиваясь на одном месте. Хозяйка смотрела на неё мутными глазами, вздыхала:
— Сердешная.
От этого участия по щекам текли слёзы; Дуся, всхлипывая, смахивала их рукой, тугая грудь вырывалась, обрызгивая красненькую мордочку сына молоком.
— Дай–ка мне его, — говорила хозяйка; клала рядом с собой, давала жёваного хлеба.
Через месяц Дусю устроили на работу к Алсуфьеву. Завод был недалеко. Днём она прибегала пустырём — мимо круглого заколоченного цирка — домой, кормить своего сыночку.
Старуха ковыляла по комнате, ворчала:
— Да не тревожь ты его, лучше он без тебя лежит.
Размазывая слёзы по грязным щекам, Дуся бросала на неё
благодарный взгляд. Вечером копала гряды — садила хозяйке картошку.
— Когда ты и отдыхаешь–то, бабочка? — удивлялись жильцы, поглядывая на неё.
Она молчала, наливала им мутный чай, вытирала грязную, рваную клеёнку на столе. Некоторые из них подкатывались к ней, но Акимовна покрикивала:
— Не видите, что ли, и так девка обожглась единова. Чего лезете?
Всех настойчивее был Гринька Корень — Корнев по фамилии. Он норовил поймать её в сенцах, пытался обнять.
— Не лапай! — говорила она, ударяя его по рукам.
Он смеялся, не отставал.
Но Дуся была упряма. Он сердился, грязно ругал её:
— Корчишь благородную, а сама в подоле принесла?!
И подмигивал — уже миролюбиво:
— Али ветром надуло?
Она плакала по ночам, прижимала порывисто сыночку, наречённого в честь отца — Иваном.
— Роднулька ты мой…
О Татаурове думала часто, была убеждена, что с ним случилось неладное. Глядя на деревянную облезлую громаду цирка, тоскливо думала: «Здесь он, наверное, представлял свою силу, несчастный мой»… О Макаре Феофилактовиче вспоминала равнодушно; ей не верилось, что когда–то у неё была такая сытая и спокойная жизнь.
Мужчины её совсем не интересовали. Да и то — разве это были мужчины? Все с изъяном или старики — на войну даже не взяли. Гринька Корень выделялся среди них своей молодостью и весёлым нравом.
Дуся спросила как–то у хозяйки, почему Гриньку не мобилизуют.
Та усмехнулась, объяснила:
— Чахотку на заводе нажил. Сызмальства по формовке работает.
У Гриньки была гармонь и хорошие сапоги.
Сидя на покосившихся ступеньках крыльца, глядя на багряное солнце, опускающееся за цирк, он играл иногда — нежно, печально.
— Эх, Евдокия Митриевна, — говорил, поставив гармонь на колено, притулившись щекой к ребристым мехам, — уйду на позиции — или грудь в крестах, или голова в кустах… Пожалеете тогда меня…
— Не хвастай, — отвечала она беззлобно, поглядывая на сладко причмокивающего сына, прикрывая с Гринькиной стороны грудь. Думала: «Вернулся бы мой Иван…»
А Гринька продолжал говорить задумчиво:
— Эх, Дуська, Дуська… Зажили бы мы с тобой, если бы не война… До мастера бы я дослужился — уважают меня на заводе… Фатеру бы с тобой сняли — всё честь по чести…
Он клал свою голову на её круглое плечо, осторожно обнимал за талию.
— Прими руку, — говорила она равнодушно.
Если Гринька руки не убирал, — решительно вставала, уходила домой.
В получку он принёс Ванюшке резинового зайца. Дуся вспыхнула от радости, поблагодарила. Свои деньги она почти все отдавала хозяйке–за прожитое время. Оставляла себе только на хлеб.
В редкие праздники мужики рассаживались вокруг стола, хлопали ладонями по бутылкам, булькали водку в эмалированные кружки и гранёные стаканы. Молча пили, закусывая прошлогодним пустым огурцом.
Начинались разговоры.
— Из деревни письмо получил: всех подчистую забрали. Одних бабов да детишков оставили…
— Потому ноне хлебушко–то и кусаецца.
— Опять же — каку тилиторию немцу отдали… Житницу…
— Слышал я, воседь говорили на заводе, листки, слышь, подброшены… А в них прописано про всё… Царица, грит, изменщица — немцам Расею продаёт… И енералы все за кампанью с ей…
— Измена кругом, измена… Это тебе, Никифорыч, сын–от писал, что ружьев нет на позициях?..
— Мине, мине… Так и сообчал — нет ружьев и нет. Хоть шаром покати…
— Разве это порядок?..
— Не говори… Давай–ка ещё по маленькой…