Гимнаст опустил на арену шпагат, раскачался на трапеции — тело его взмыло, зал охнул: «Разобьётся», а он уже схватился руками за трапецию жены и через секунду сидел рядом с ней. Конец шпагата вздрагивал над серединой арены.
— Отдать ему деньги! Своим хребтом заработал человек! Нет такого закону, чтобы не давать жалованье! Долой! Крой их, чего на них смотреть!
В шуме возмущённых голосов было слышно, как ломают скамейки. На арену полетели доски.
Прибежал, придерживая рукой тяжёлую кобуру, усатый пристав; сапоги его прогрохотали по ступенькам. Отдышавшись, поправив портупею, он скрылся в ложе полицмейстера. Потом выглянул, махнул рукой городовому. Тот понимающе кивнул головой, скрылся за занавесом. Оттуда вышел человек во фраке, поднял обе руки.
Шум смолк.
Человек сказал, что действительно гимнасты Элеанто в течение месяца не получали жалованья; это объясняется тем, что цирк не имел сборов, а все деньги вложены в новый реквизит. Господин директор надеется, что с начинающимся чемпионатом борьбы его дела поправятся и больше не будет ни одной задержки с выплатой денег. Жалованье гимнастам Элеанто вручается на глазах у всей уважаемой публики.
Он важно прошёл на середину манежа и привязал деньги к шпагату.
Аплодируя вместе со всеми, Верзилин подумал с благодарностью о полицмейстере: «Молодец, заступился». А десятью минутами позже, когда полицмейстер, перегнувшись через барьер ложи, крикнул приставу: «Взять! Увести!», сказал себе с едкой усмешкой: «Ах, вот ты каков! Знаем теперь, что стоит ваша благотворительность».
А клоуны Альперовы, не подозревая ещё ни о чём, балагурили на арене:
— Для кого нужна картошка? — спрашивал один.
— Для всех, — отвечал его партнёр.
— Нет, только для бедных.
— Почему?
— Да потому, что богатые с бедных шкуру сдирают. А бедным её сдирать не с кого, так они её с картошки сдирают.
«Ой, сдерут они её с тебя», — с тоской подумал Верзилин, видя, как пристав торопливо спускается по ступенькам.
А старый клоун, всё ещё ничего не подозревая, начал третью шутку, похлопывая младшего по плечу:
— Откормлю я тебя на местной картошечке и сливочках, подлечу в заречном сосновом бору и пошлю в помощники к Пуришкевичу…
Двое городовых бесцеремонно вышли на арену и, схватив клоунов за шиворот, поволокли их к выходу.
Свист и грохот потрясли цирк.
— Куда?! Вернуть! Долой фараонов!
Большого труда человеку во фраке стоило успокоить публику. И лишь только ссылка на то, что сейчас необходим перерыв, чтобы подготовить арену для борьбы, заставила всех подняться с мест и выйти на улицу.
Верзилин насупился. Настроение испортилось. Не думалось даже о предстоящей борьбе.
И люди, стоящие рядом, были возбуждены случившимся. Лишь звонок смог вернуть их в помещение. Рассаживались долго, с шумом; в задних рядах хихикали девицы; мещанки, подвязанные платочками, лузгали подсолнухи. Казалось, ничего не произошло несколько минут назад. Все ждали борьбы. И это было обидно.
Сквозь строй униформистов вышел высокий сутулый мужчина с чёрными волосами, с бородкой а ля Генри — арбитр.
— Ишь, какой… мушкетёр, — неожиданно для себя назвал его Верзилин.
Мушкетёр прошёл на центр арены, на ковёр, и, закинув маленькую голову, объявил многозначительно лаконично:
— Начинаем чемпионат французской борьбы! Парад, алле!
Оркестр грянул военный марш.
Неторопливой, развалистой походкой вышли борцы. Впереди шагал смуглый молодой красавец. На нём был выутюженный, с иголочки, безукоризненный смокинг и лакированные туфли. Был он пудов на пять, не больше. За ним шествовал крупный, неповоротливый бородач в красной рубахе; дальше — длинный борец с лошадиной челюстью, за ним — коренастый негр. Потом появился борец со странным, сразу же вызвавшим смех сложением — он весь состоял из шаров: лысая голова — шар, живот — шар, даже ноги — шары; чёрные с сильным вырезом трико открывало его волосатую грудь.
Верзилин знал: это комик. Перед борьбой вымажется вазелином, его будут бросать в опилки, опилки станут к нему приставать, это всё вызовет смех…
Борцы выстроились на арене. Смолкла музыка.
Мушкетёр медленно обвёл публику взглядом и произнёс:
— Молодой чемпион мира! Победитель чемпионатов в Париже, Риге, Брюсселе! Иван… Сатана!
— Ох и врёт! — с восхищением воскликнул Верзилин, ударив Татаурова по колену.