— Без доктора не могу. Подождём до утра.
— Я здесь не останусь, — упрямо заявил Верзилин.
Свесив ноги на пол, прикрываясь серым солдатским одеялом, повторил:
— Переведите.
На их разговор пришла другая сиделка.
После долгого спора койка Верзилина была перенесена в большую палату.
Разбуженные больные оказались любопытными. Но Верзилин молчал; сделал вид, что заснул. Отмалчивался и утром. Через день–другой его никто уже не расспрашивал. Он лежал целые дни неподвижно, поглаживая высунувшиеся из–под гипса похудевшие бледные пальцы. Думал о словах репортёра. Тонконосый Коверзнев был прав: живой — он улика для них. Стоит им узнать, что он лежит в Мариинской больнице, как они доберутся до него. Руки у них длинные. Им нельзя останавливаться на полпути. Интересно, как выступает Мальта?
Он не утерпел однажды и попросил газету. В Измайловском саду с десяти часов вечера выступали борцы. Имён, однако, не упоминали. Верзилин представлял во всех деталях, как надменный жирный англичанин раскланивается перед публикой… Непобедимый геркулес… Чемпион из вечера в вечер… Имя Верзилина почти всеми забыто — выскочил случайно, победил, исчез куда — то… Канул в лету… И сейчас равного Мальте нет… Время от времени из зрителей выходят «чёрные», «красные маски», «маски смерти»; бросают вызов англичанину. Он спокойно принимает его; он ленив и беспечен. Проходит минута, иногда десять, двадцать — противник Мальты припечатан к ковру. Так договорено с Вогау. Вогау с Мальтой делят доход… Но вот однажды в цирке появляется новая «маска». Кто–то из публики узнаёт по осанке Верзилина. Начинаются разговоры. «Верзилин! Верзилин!» «Вы знаете, он один может победить Александра Мальту. Помните, как полгода назад он его бросил на тридцатой минуте?» — «Так это тот самый?» — «Конечно». Мальта растерян: это не тот, кто должен выйти из толпы: вон тот торопливо идёт по проходу. Вторая «маска» в этот вечер вызывает Мальту! Фурор! Цирк неистовствует. Мальчишеское с огромными глазами лицо барона Вогау мертвенно бледно. «Маска» старается оттолкнуть Верзилина; ударяя себя в грудь, доказывает, что у неё личные счёты с Мальтой и что бороться должна она. Тогда Верзилин, обернувшись к публике, спокойно объявляет, что, победив Мальту, он согласен победить любую «маску». Крики, свист! Все требуют, чтобы его допустили к борьбе… Верзилин расправляется с Мальтой, расправляется с «чёрной маской», вызывает любого из находящихся в цирке. Победив всех, он снимает маску. Его узнают. «Верзилин! Верзилин!» — кричит цирк. Подняв руку, добившись тишины, он рассказывает о том, как встал поперёк дороги Вогау и Мальте, о том, что в цирке ведётся нечестная борьба. Вогау арестовывают, Мальту высылают из России.
Мечты были сладки и тревожны. Верзилин брал газету и на первой странице отыскивал рекламу. Борьба была не только в Измайловском саду. Боролись у Чинизелли, в Екатерининском, в саду «Фарс», в «Семейном», в саду «Неметти». Боролись по всей России. Популярные чемпионаты проходили у Альберта Сламонского в Москве; боролись в Киеве, Одессе, Сибири. Театры пустовали. Зато в цирках не было билетов. Артисты торопились отбарабанить к десяти часам короткую программу. В десять начинался парад борцов…
Верзилин со вздохом откладывал газету в сторону. Начинал теребить недвигающиеся похудевшие пальцы. Под гипсом зудело и побаливало.
Больные пробовали с ним заговаривать, но он отмалчивался. Когда приставания были слишком назойливыми, он принимался перечитывать первую страницу газеты. Телеграммы сообщали о том, как неспокойно в мире: в Лодзи горели фабрики, в Екатеринбурге бастовали железнодорожники. Даже в неизвестной никому Британской Колумбии были волнения. Такие же колючие новости были в «Хронике». Верзилин вспоминал тонконосого, замотанного шарфом Коверзнева. И как только успевают разнюхивать о разных событиях эти проныры? Зачастую в десятке строк была заключена целая трагедия. Например, сообщалось, что «в вестибюле Большого театра арестована женщина, привлёкшая к себе внимание охранной полиции крайне возбуждённым видом. По удостоверению её личности, арестованная оказалась политическою Фрумкиной, бежавшей с каторги. При ней найдено два револьвера с отравленными пулями». Отравленные пули казались выдумкой Коверзнева. Верзилину нравилось придумывать биографию Фрумкиной; он пытался представить себе её лицо. Может быть, она походила на Нину? Воспоминание о Нине причиняло острую боль. «Я не хотела этого…» Значит, Вогау заставил её согласиться на это свидание, обманул её, сказал, наверно, что просто необходимо поговорить с ним с глазу на глаз. А отец её — старый, обросший волосами укротитель — вероятно, всё знал… Верзилин постарался отогнать эти мысли, снова уткнулся в газету. «В Томске уездный исправник предложил временно проживающим в городе нарымским ссыльным уехать на место ссылки или сесть в каталажку. Местные слухи ставят это в связь с приездом Столыпина», «Вдова издателя Трефилова, исполняя словесно выраженную последнюю волю своего супруга, пожертвовала университету Шанявского весь склад изданий…», «Сумма взяток, полученных в общем всеми киевскими интендантами за последние пять лет…», «Две недели назад в дровяных складах на набережной р. Мойки, при впадении в неё р. Пряжки, два неизвестных лица напали на новую знаменитость — борца Ефима Верзилина…»