— Давай, Сарафанников! Давай!
Ага! Хотят моей победы! Хорошо! Раз! Так его! Нет, братуша, шалишь! Ничего, ничего, походим с тобой, ты только не щиплись. Так! Нет, это ты брось — и мы не лыком шиты, знаем. Ефим Николаевич нам показывал этот приём. То–то… Ох, что это?!
Корда поймал его на передний пояс, резко приподнял над ковром и швырнул.
— Двойной нельсон! — прокричал арбитр. — Разрешается держать три минуты!
Корда подсунул под мышки руки, навалился всей тушей, ломал Никите шею.
— Сарафанников, держись! — закричал кто–то.
— Никита! Никита! Никита!
Снова в стойке… Нет, брат, ничего не выйдет! Ты силён, но и я недаром в мосте пудовые гири поднимал… Раз! Ну, что? Снова стоим? Кто был прав? А?
— Ложись… Я и не таких побеждал… Самого Иеса Педерсена… Ложись… — змеёй вползает в уши шёпот.
Что–то ты меня много уговариваешь. А ты вот возьми да положи. Что — выкусил? Ишь, какой барон нашёлся. Мы и не с такими на пристанях боролись. С крючниками, почище тебя. А ну!..
Обхватив Корду за пояс, Никита оторвал его от ковра. И, как они и предполагали с Ефимом Николаевичем, Корда, рассчитывая на свои десять пудов, постарался в этот момент накрыть Никиту, а Никита отпустил его, словно отказался от приёма, и когда Корда, не разгадав обмана, начал менять положение ног, чтобы стать на ковёр, Никита продолжил приём и бросил его на лопатки.
Огромная потная белая туша лежала несколько секунд неподвижно.
Потом Корда неуклюже поднялся и боком, нагнув бычью шею, озверев, пошёл на Никиту.
Но между ними уже стоял арбитр.
Под злым взглядом хозяина Корда отступил и, повернувшись, зашагал с манежа. И те, для кого он ещё час назад был кумиром, безжалостно его освистали.
Кто–то обнимал Никиту, целовал, поздравлял. Неистовствовала галёрка.
А он, уйдя в уборную, долго сидел там не шевелясь, держа в руках одежду. В тусклом исцарапанном зеркале виднелись его плечи в кровоподтёках и синяках, словно он был освежёван.
Больно было шевелиться.
Пахло пылью. Далеко, над головой, раздавался гул голосов. Тоненько жужжала муха.
За стеной перед кем–то оправдывался Корда.
Никита усмехнулся: «Что, брат? Сбили с тебя спесь? Не будешь в чужом городе как хозяин стоять… в цилиндре? То–то!»
Вбежал Коверзнев. Всплёскивая руками, воскликнул:
— Ох, что он сделал с тобой! Ну, ничего, — голос Коверзнева спустился до шёпота: — Сейчас, не предполагая того… за тебя… отомстят… Я узнал: его переедет автомобиль… Даст немножко вкось, и Корда с полгода… бороться… не сможет…
— Как переедет? — встрепенулся Никита.
— По договорённости… — прошептал Коверзнев. — Он кому — то… испортил дело… из–за него арбитр… потерял чуть ли не… два десятка тысяч…
Никита вскочил, воскликнув:
— Так его надо предупредить!
— Тише! Он рядом. Услышит.
Никита оттолкнул Коверзнева; пошатываясь, словно пьяный, пошёл к двери.
— Никита! Ты с ума сошёл?! Он тебя так изуродовал… Никогда не забывай о своих врагах!.. «Царь, помни про афинян!..» Персидский царь Дарий после поражения от афинян приказал своим слугам каждый день повторять: «Царь! Помни про афинян!» — говорил Коверзнев, топчась в дверях, дёргая Никиту за руки.
— Да что вы, Валерьян Палыч? Тут дело о жизни человека идёт, а вы о каком–то персидском царе…
— Никита!
— Ну что?
Коверзнев посмотрел на него восторженными глазами, воскликнул:
— А широкая у тебя душа, Никита!.. И будут тебя любить за это люди!
— Пустите!
Никита отстранил Коверзнева, вышел в коридор, толкнул дощатую дверь.
— Слушайте! Вы! — сказал он, устало упёршись руками в косяки. «До чего дошли люди: завтра по живому человеку автомобиль проедет». — Так вот — вы не ложитесь. Вас хотят задавить.
Корда порывисто шагнул к нему. Трусливо оглядываясь, словно его должны были сзади ударить, спросил:
— Вы… узнали?
— Да.
— Это есть… правда?
— Дурак, я тебе говорю, а ты…
— А если это есть обман?.. Шантаж?..
Корда приблизил лицо вплотную к нему, отчего Никиту передёрнуло, словно он прикоснулся к чему–то омерзительному; он толкнул борца в потное мягкое плечо: