Повернувшись к Никите, Коверзнев спросил кратко:
— Нинин?
— Она оставила.
— Пф–пф–пф‑пф…
Татауров помахал веером в возбуждённое лицо.
— Пф–пф–пф‑пф…
Татауров продолжал обмахиваться.
И тогда Коверзнев неожиданно рассердился:
— Повесь на место!
Выбил трубку о чугунную каслинскую пепельницу, проследил за тем, как Татауров выполнил его приказание, и попрощался с борцами.
26
Через несколько дней в цирке арбитр многозначительно сказал Коверзневу:
— Вас просил заглянуть господин директор.
— Чинизелли?
Арбитр высокомерно посмотрел на него и ничего не ответил.
Не зная, чем объяснить неожиданное волнение, Коверзнев поднялся наверх.
Отстраняя горничную, сам Чипионе Чинизелли, прихрамывая, шёл навстречу.
Шёлковый чёрный цилиндр на его голове смутил Коверзнева: любому артисту было известно, если «господин директор» надел цилиндр — значит, он гневается.
Но тот любезно улыбался, говоря:
— Господин Коверзнев, рад видеть вас у себя.
Костистая крепкая рука сжала руку Коверзнева.
Кланяясь ниже чем бы следовало, Коверзнев сказал почтительно:
— Тронут вашим вниманием.
Когда поднял голову, Чинизелли всё так же улыбался. Кончики воротника упруги и девственно белы. Дымится настоящая гаванна, хотя в руках зачем–то держит портсигар. Искусственный глаз смотрит печально.
Грум–карлик выглядывает из–за его спины; на поводке два фокстерьера.
Руки у Коверзнева сами вытянулись по швам.
Чинизелли, побарабанив пальцами по портсигару, сказал:
— Очень, очень хороши ваши очерки о Сарафанникове.
Радость заполнила Коверзневу грудь. Сам «цирковой бог»
похвалил его очерки.
— Я очень рад, Сципион Гаэтанович, что они вам нравятся.
— По стилю они стоят на голову выше всего, что до сих пор писалось о борцах. Отточены великолепно.
— Очень рад, — поклонился Коверзнев.
— Отточены великолепно, — задумчиво повторил Чинизелли. — Справедливо вчера заметил Алексей Сергеевич Суворин, что они сделали бы честь «Новому времени»… В самом деле, почему вы их публикуете в журналах? «Новое время» куда более тиражное и читаемое издание.
«Ну, в черносотенной газете, положим, я печататься не буду», — подумал Коверзнев, а вслух сказал:
— Знаете, влюблён в журналы. Свой открыть мечтаю.
— Да, хорошие очерки, хорошие, — снова похвалил «господин директор», словно ему больше нечего было сказать.
Коверзнев краешком глаза постарался рассмотреть гостиную. Обстановка богатая. На почётном месте бюст отца — Гаэтано Чинизелли.
— Да, стиль прозрачный. Очень, очень хорошо.
— Я рад, что вам нравится мой стиль, Сципион Гаэтанович, — сказал Коверзнев.
— Любому газетчику я бы заплатил за рекламу моих борцов. Вам я этого сделать не могу. Вы — не писака. Вы — человек моего круга. Мы с вами служим одному богу — искусству. Поэтому мой подарок примите, как дань ценителя вашего творчества, а не как гонорар за рекламу.
Чинизелли протянул Коверзневу золотой портсигар, который во время их разговора держал в руках.
— Благодарю, Сципион Гаэтанович.
— Очень, очень рад сделать вам маленькое удовольствие.
— Благодарю, Сципион Гаэтанович.
Коверзнев опять задержался в поклоне дольше, чем следовало.
Распрямившись, взглянув в лицо директора цирка, подумал: «Сдаёт старик».
А тот сказал:
— Неплохо, если бы вы дали такие же очерки и о других борцах. Читатель их очень ждёт и будет вам благодарен.
— Хорошо, Сципион Гаэтанович.
— О Вахтурове для начала.
— Будет сделано, Сципион Гаэтанович.
— Или о Иване Яго.
— Напишу, Сципион Гаэтановпч.
В комнате послышался шелест шёлка — вошла жена Чинизелли, Лиция, известная наездница и дрессировщица, недавняя любовница самого дяди царя, знаменитая красавица.
Коверзнев согнулся в поклоне. Но Чинизелли даже не представил его, пожал руку, распрощался.
Спускаясь по лестнице, Коверзнев подумал: «Лицемер. Говорит: одного круга, а с женой не познакомил… Что — я не достоин его общества? Ведь на их вторниках бывает кое–кто из писателей. Леонид Арнольдович говорил, что у них познакомился с Куприным. А разве мои очерки о Никите хуже купринского рассказа о борцах?»
Настроение упало. Однако, когда на улице он рассмотрел на золотом портсигаре искусно выгравированное своё имя, развеселился. Шутка ли — сам Чинизелли!