— Там вас спрашивают… Я на кухню проводил, потому как не хотят на улице оставаться.
— Кто?
— Говорят, доктор ваш знакомый.
Резким взмахом Верзилин опустил ноги на пол, вскочил и надел халат.
На кухне сидел его товарищ по Военно–медицинской академии.
Они не виделись целую вечность — с тех самых дней, когда он снимал с верзилинской руки гипс и водил его на консультацию к знаменитому Розенблицу.
В предутреннем полумраке Верзилин не сразу узнал приятеля, а узнав, удивился его до нитки промокшему штатскому костюму.
— Тимофей! Будь ты неладен, дорогой мой! Что это ещё за маскарад? И почему ты мокрый? С пьяных глаз в канаву, что ли, попал?
Неожиданно качнувшись в его сторону, пришедший ответил Верзилину заплетающимся языком:
— Ты — прозорливец… Мы компанией ездили на Стрелку… с девочками… Нажрались до чёртиков… Когда проезжали по Петропавловскому, я вспомнил, что за рекой твой дом, бросил компанию, отвязал лодку и махнул к тебе, да у берега опрокинулся и вот… вымок.
Он пошатнулся ещё раз и, приподняв плечи, вытянул руки, с которых на пол капала вода. Потом погрозил Верзилину пальцем, сказал:
— А ты здоров, как бык, и рука действует… Чего же ты не борешься, Ефим? Или состарился в тридцать лет? Не рано ли учителем заделался? Читал я, читал о тебе статью. Бойко написано. Всё думал, приеду в отпуск — обязательно Ефима навещу и отругаю. Что это он там каких–то Сарафанниковых учит?
— Ишь ты, какой занозистый! А это вот и есть Сарафанников.
Пришедший посмотрел на здоровенного юношу пьяными глазами, сказал, усмехнувшись в усы:
— Ну, ты не обижайся, брат. Мы с Ефимом друзья давние. И обидно мне было, что он перестал бороться, а свои секреты другим передаёт.
— Да уж это так, — охотно согласился Никита. — Если бы не Ефим Николаевич, я бы борцом не был.
Пришедший что–то хотел возразить, но Верзилин не дал ему этого сделать, сказав:
— Никита, дай–ка Тимофею Степановичу чего–нибудь переодеться… Да, там в гардеробе висит мой прошлогодний костюм, он не так широк, подойдёт… Дай трико… и поставь чай — а то простудится наш гость.
Он заставил гостя раздеться, дал ему сухое полотенце, трикотажное борцовское трико.
Когда тот облачился в мешковатый костюм, Верзилин ткнул его пальцем в живот, рассмеялся:
— Будешь ли ещё пить да по ночам на чужих лодках кататься? Ха–ха!
Тимофей Степанович по–театральному погрозил сам себе пальцем, шагнул за хозяином в комнату и, прикрыв осторожно дверь, неожиданно протрезвел.
— Ефим, ты должен меня простить, — сжав локоть Верзилину, прошептал он. — Но у меня не было иного выхода. От самого Выборга за мной идёт хвост. Я от него избавился или в Сестрорецке, или в Кангакюле (точно не знаю), в общем след замёл, но зато вот в каком виде.
Поражённый услышанным, а ещё больше тем, что Тимофей не побоялся доверить ему свою судьбу, Верзилин произнёс горячо:
— Тимофей, друг! Ты и представить не можешь, как ты обяжешь меня, если останешься здесь!
— А Сарафанников?
— О, на него ты можешь положиться, как на меня.
— Хорошо… Но всё–таки пусть для него останется моя пьяная версия.
— Ну что ж…
— Кстати, эту версию подсказал ты… А я было хотел сочинить что–нибудь насчёт рыбалки… Но, видишь, твой вариант правдоподобнее.
Тимофей Степанович приоткрыл дверь в соседнюю комнату, равнодушно окинул взглядом штанги, гири и бульдоги, стоящие на сером брезенте, спросил:
— У тебя — что? — тут много народу тренируется?
— Да нет, не беспокойся. Один мой прошлогодний борец заходит, Татауров, да писатель один иногда заглядывает.
— Коверзнев?
— Он.
— Что с ним? Преуспевает? Я знал его, когда он ещё рядовым репортёром был.
— Преуспевает вовсю.
— Ну, ты ему тоже ничего не рассказывай. Я сам посмотрю, кем он стал… А сейчас мне и в самом деле бы надо полечиться, а то знобит меня что–то. Однако водки ты по–прежнему не держишь? И Сарафанников не пьёт?
— Нет, — покачал головой Верзилин.
— Эх, аскет ты, аскет, — вздохнул Тимофей Степанович. — Люблю твою целеустремлённость.
Пропустив его похвалу мимо ушей, Верзилин сказал:
— Через полчаса откроется лавочка — я пошлю Никиту.
Время за разговором пролетело незаметно. И когда Иван Татауров около десяти заглянул к ним, они всё ещё сидели за столом. Глядя на пустую полбутылку водки, на обглоданные селёдочные хребты, парень решил: «По пьянке всегда люди сходятся, — и побежал в лавку, не обращая внимания на строгий окрик Верзилина. — Кричи не кричи, — думал Иван, — выпьем, так опять возьмёшь меня к себе». Вернулся он с целой батареей бутылок и полными руками закуски. Однако пить никто не стал, и только усатый гость сказал: