Коверзнев встал, поднял воротник пальто, закурил.
— Прощай.
— Не обессудь, Валерьян. Если ничего не получится — приходи. Хронику тебе дам; там подпись не ставится.
Коверзнев молча вышел.
Придя домой, бросился не раздеваясь на кушетку. Рита стояла над ним, приговаривая:
— Я воображала, что ты смелый, а ты трус. Вообще, ты духовный банкрот, опустошённый человек, у тебя нет ничего за душой… Ты эгоист! Ты никого не любишь, кроме себя. Тебе и женщина даже не нужна. Ты не способен на любовь.
«При чём тут женщина? — думал он тоскливо. — При чём любовь?.. Нет, надо кончать… Оставить ей всё, взять себе только на дорогу и уехать куда–нибудь».
Ночью он осторожно подсчитал деньги и удивился, что их осталось так мало. Что же делать? Он долго сидел у стола и курил; комната наполнилась дымом. Очерки печатать не будут. Остаётся книга; она в наборе; под неё он взял очень мало, значит, будет огромный куш…
Утром он поехал в издательство, но директор не смог его принять. Не принял он его и на другой день. Коверзнев упорно ездил к нему целую неделю. Наконец тот пригласил его в кабинет и, стоя, перебирая какие–то бумаги, не отрывая от них глаз, заявил:
— Вот что, дорогой мой. Рукопись придётся почистить. Там всё построено на Верзилине и Сарафанникове, а последние события… понимаешь сам. Когда перепишешь — посмотрим… Аванс можешь не возвращать… А сейчас — всего хорошего, я занят.
Дома Коверзнев сказал Рите:
— У нас осталось мало денег. Придётся их как–то растянуть… до новой книги.
Рита насторожилась:
— А когда выйдет книга?
Коверзнев помялся:
— Видишь ли… определённого срока нет…
— А ты что–нибудь другое не смог бы написать?
Он вздохнул:
— Тут так получилось, что о борцах у меня брать не будут… Отрезал я себе пути… Да ещё портсигар Чинизелли вернул…
— Идиот! — вспыхнула Рита. — А когда ты это делал, думал, что у тебя есть семья?
— Риточка…
— Как это подло: соблазнить девушку, посулить ей горы золота, а потом обмануть… И когда, когда обмануть? Ах, как это похоже на тебя!.. Ведь я, может быть, беременна…
— Ты не врёшь? — спросил он обрадованно.
— Как это глупо — подозревать жену во лжи. Ты думаешь, что только ты один честный, а другие нет, и этой своей честностью ты хуже других… Трубить во всех газетах о том: «Ах, какой я честный», вместо того чтобы пойти на уступки и обеспечить свою семью…
— Риточка, я ведь не знал об этом… Я понимаю, что если это так, то надо приложить все усилия, чтобы у нас были деньги… Тебе нельзя волноваться… Ты успокойся, всё будет в порядке.
Он обошёл всех знакомых издателей, но никто на этот раз не заинтересовался рукописью, и только хозяин одного из спортивных журналов, сутулый старичок с красным личиком, белые бакенбарды на котором казались наклеенными, сказал, что он попробует рискнуть, но для этого надо переждать, когда уляжется шум, поднятый Кордой — Пантюхиным.
Дома Коверзнева ждали два письма. Они были вскрыты и валялись на столе. Стоя у окна, спиной к мужу, Рита сказала:
— Извольте радоваться. Книгу вашу издавать не будут.
Ему хотелось обругать её за то, что она читает его корреспонденцию, но он сдержался. Не раздеваясь, он прошёл к столу и прочитал письма.
В первом говорилось о том, что издательство отказывается от книги, считая издание её невыгодным. Второе было из газеты, в которой он сотрудничал: господина Коверзнева просили зайти по важному делу.
Он осторожно подошёл к Рите и обнял её за плечи, потёрся холодной щекой о её щёку.
— Не горюй, Риточка. Вот зовут зачем–то в газету. Может, что–нибудь и выйдет.
Она всхлипнула, порывисто прижалась к нему, откинув полы его пальто.
— Прости, Валерьян. Ты знаешь мой характер.
Он сдвинул на затылок шляпу, поцеловал жену в мокрые глаза, щёки.
На Невский поехал на трамвае, решил с этого дня экономить. В газете ему предложили отказаться от своей статьи и в опровержении написать, что все факты, сообщённые им, — выдумка; сейчас он разобрался во всём и берёт своё заявление обратно.
— Цирк прогорает. Ваше опровержение будет кстати, оно поднимет сборы.
Коверзнев сидел в кресле в пальто с поднятым воротником, попыхивая трубкой.
— А если я этого не сделаю? — спросил он с усмешкой.
— Так что ж, Валерьян Палыч, на себя пенять будете,
Он докурил трубку, спокойно выбил её о пепельницу, поднялся:
— Я предпочитаю пенять на себя.
Через день в «Вечернем времени» появилась статья, подписанная Сувориным–сыном, Борисом, в которой тот не оставил камня на камне от творений Коверзнева.