— А в чем ещё староста признался? — спросил дядя Донат.
— Больше ни в чем. Все, говорит, выдумал мальчишка или приснилось ему.
— Врет! — вспылил Сандро. — Я своими ушами слышал. Они хотели наш Наполеон превратить в какой-то столбняк! Глеб Андреевич сказал: «Борода, усы и волосы так подклею — настоящий столбняк получится!»
Коля рассмеялся:
— Не столбняк, а Столпник.
— Какой разница? Никакой! Значит, не признается?
— Абсолютно. Никаких тайников в церкви нет, мощи нетленные в полном порядке — хоть сейчас проверяйте.
— Так в чем же дело? — спросил дядя Донат.
— А в том, что церковь с того самого вторника закрыта на висячие замки. Неделя прошла, а её не открывают. Боятся разоблачения мощей.
— А как же они верующим объясняют, что бездействует церковь?
— Очень просто. Безбожники, говорят, хулиганят. У старосты ключи выкрали, самого посадили, церковь заперли и скрылись. А замки якобы особые — никак ключи к ним не подберешь. Мутят людей, настраивают против Советской власти. У церкви все время народ толчется.
— А как же сегодня? Двери придется выламывать?
— Ну зачем же! Церковники — хитрые бестии, да мы тоже не лыком шиты! Сюрприз им решили преподнести: новые ключи подарить. Мастера с завода новые ключи изготовили. Наши ребята им помогли. Есть у нас один пионер — золотые руки. Да ты его знаешь, Сандро, — Леша Косилов. На вскрытие мощей мы школьников пригласили.
— Кто же про жетончик проболтался? — спросил Сандро.
— Роман Смыкунов. Он рассказал Бурлаченко, Петя — Аркадию Викентьевичу, а тот и поднял шум.
— А староста долго будет сидеть? — спросил Сандро.
— Пока следствие не закончат. Многое ещё неясно. Например, как жетончик попал к ребятам в комнату: случайно или его подбросили. Неясно, кто украл скелет. Ну, Ноздрю с Чумой отыщут. Их по своей дурости выдал староста. Глеб Андреевич, конечно, все знает. Да где его взять? В Омск, правда, сообщили, да вдруг поздно — директор цирка мог его предупредить…
— Чего же так долго ребята не идут? — не выдержал Сандро.
— Придут, не волнуйся. Как будет все готово, так и придут. — Вожатый прищурился и в упор спросил Сандро: — Скажи честно, почему ты решил заявить об этом деле?
— Не знаю…
— Знает, — сказал дядя Донат. — Из-за дружков. Они его избили, а он простил. Решил заступиться.
— А если бы ты просто узнал, что аферисты придумали трюк с удавом, народ решили обмануть, не заявил бы?
— Не знаю. Нет, наверное…
— А хорошо это?
— Плохо. Понимаю…
— Вот то-то и оно, что плохо… Почему ты не пионер, Сандро? Ты мог бы стать хорошим пионером. Дорога человеку честь и его доброе имя. Вы — дети народа и должны помогать ему, как самым близким. Так, как ты дяде Проне помогал, а теперь дяде Донату помогать будешь.
…Две потайные комнаты в высокой церковной башне располагались одна над другой. Нижняя, в которой находился ящик с удавом, — у подножия узкой и крутой лестницы на колокольню, верхняя — под самой звонницей. В верхней была оборудована мастерская. Её окно выходило на площадь, окно нижней — внутрь храма. Двери с надежными секретными замками были совершенно незаметны на расписанной библейскими сюжетами каменной стене.
Глеб Андреевич из предосторожности запер на все внутренние засовы тяжелую железную дверь, отделяющую башню от храма. Войдя в комнату, где лежал в ящике удав, он не услышал ни малейшего шороха.
«Может, сдох», — ужаснулся Глеб Андреевич и постучал по стенке ящика. Удав молчал. Встревоженный не на шутку, Глеб Андреевич застучал громче. Удав зашипел. «Слава богу, жив!»
Ах, Глеб Андреевич, Глеб Андреевич! Не в ту стенку постучал! Постучал бы в переднюю, а не в боковую — услышал бы дребезжащий звук доски, поврежденной во время переноса ящика в церковь…
Глеб Андреевич поднялся в мастерскую и прильнул к окну. Увидев внизу, у паперти, Сандро и дядю Доната, он очень удивился и зло прошептал:
— Тоже мощами интересуются, гады… Все вокруг гады. А староста хуже всех. Куда он пропал? Заболел? Умер?
Уже целую неделю ожидал его Глеб Андреевич, похудевший, заросший до глаз, перепачканный красками. Один в полутемной церкви, сырой и холодной. Без еды, без воды…
«Где этот проклятый староста? Может, уморить меня хочет, а потом ограбить?»
За подделку мощей и за сохранение тайны Глеб Андреевич столько золота получил, что можно новый цирк построить. Удав тоже дорого стоит. Не таких денег, правда, что Вонави выплатил. За них можно купить двух удавов, даже трех. Доверчивым дураком был Вонави.
Все золото при Глебе Андреевиче, зашито в пояс брюк. Он знает, что ему делать. Он убежит сегодня же. Вон сколько в углу веревок. Как раньше он не догадался? Все так просто. Через колокольню — и вниз. И осторожно спустить ящик. Так и будет! Он уйдет сегодня же.
Глеб Андреевич напряженно вглядывался в бурлящую толпу, заполнившую площадь, разыскивая глазами старосту. Какие-то рабочие и пионеры возились с церковными засовами. Красноармейцы с трудом отгоняли от паперти кликуш. Глухонемой юродивый, не замеченный ими, притаился в нише. Старосты не было.
«А может, его, подлеца, следователь на месте арестовал? — гадал Глеб Андреевич. — Вот и не успел он поп я с Фомой предупредить, что я в церкви заперт. Попался, болван? Неужели выдаст? Вряд ли! Скажет, как договорились: „Кругляков уехал в Омск“. И все поверят в это, идиоты! Али-Индус подумает, что я поехал поимку организовывать. Дудки! Теперь не нужны поимки! Ни городские, ни междугородные! И в Омск ехать незачем! С таким-то капиталом я махну в Нью-Йорк, в Париж…»
На площади стало тихо. Раздался лязг замков и скрип тяжелых дверей.
«Идите, идите! — злорадствовал Глеб Андреевич. — Будут для вас сюрпризы! Мощи так изготовлены, что ни один врач подделки не обнаружит. Ни один археолог! Не то что раньше, когда в раке полторы косточки гнилых лежало да ваты пуд».
Неделю назад принялся Глеб Андреевич за эту работу. Под миртой святого оказался маленький, почти детский череп. Под дорогим облачением — простой ветхий подрясник. В одном из старых валенков — человеческая кость, другой вообще пустой. Под подрясником вместо ребер — ржавая проволока. Внутри — труха всякая, моль дохлая. А на самом дне гробницы — костяная брошка с надписью «Наташа». Вот вам и мощи!
Глеб Андреевич снова посмотрел вниз.
Юродивый исчез. Глядя на слепца в синих очках с собакой-поводырем, которых не пропускали в церковь, Глеб Андреевич подумал:
«В храм с животными не пускают. Это грех. Всем грех. А мне, Глебу Андреевичу Кругликову, не грех. Меня батюшка пропустил. Да с кем? С удавом! А ведь змей — это дьявол. Так и на стенке нарисовано. Укутанная с головы до ног длинными волосами Ева протягивает Адаму румяное яблоко, а коварный змей подглядывает из-за дерева. Лобастый бог гневно смотрит на змея. Из-за него бог Адама и Еву выгнал из рая. Выходит, пустил поп черта в алтарь. Как же так, батюшка? Ай-яй-яй! Как не стыдно?»
У дверей храма показалась баба в клетчатом полушалке, откусывающая на ходу от куска хлеба. Глеб Андреевич почувствовал тошноту: «Ситненького бы кусочек! Не знаю, что бы отдал за него. Удава бы отдал!»
За эти дни было уничтожено всё. Просфоры, масло из лампад. Он окунал в лампады кусочки просфоры и запивал кагором, изображающим Христову кровь в таинстве причастия.
Шатаясь от голода, бродил Глеб Андреевич по церкви и дожевывал масляные фитили…
— Хамы! Мужичье вшивое… — шептал Глеб Андреевич, глядя на входящих в церковь.
Его так и подмывало ворваться на колокольню и ударить в колокол. Бить в колокола. Трезвонить на весь мир, трезвонить и кричать: «Я ненавижу вас, люди!»