— Это пойдет, — сказал он, — это понравится.
Самоубийца вернулся на место, достал из парты иголку и нитку и, шипя от боли и гримасничая, зашил себе грудь. Я увидел, что вся грудь его изборождена такими же швами.
Выходили и другие, каждый умел что-то свое. Были чревовещатели, с поразительной верностью подражавшие голосам людей и животных, так что я отказывался верить собственным ушам. Один с таким совершенством подражал голосу ребенка, что у меня слезы навернулись на глаза, потому что он изображал умирающее дитя, — но, взглянув ему в лицо, я, ошеломленный, увидел, что глаза и губы его недвижимы. Другой изображал голос плакавшей и сыпавшей проклятьями женщины, потом выходили еще другие имитаторы женских голосов, слышался хриплый хохот, и в темноте полыхали недобрые глаза.
Тут директор заглянул в какую-то книгу и назвал мое имя. Я встал, он оглядел меня и вдруг быстро спросил:
— А ты что умеешь?
Я указал на свою скрипку и опять, запинаясь, пробормотал что-то про мелодию, которую сочинил. По залу пробежал смешок — директор сердито стукнул по столу.
— Опять ты злишь меня своей скрипкой! — воскликнул он. — Экая дешевка!
Я хотел рассказать, что мелодия, которую я сочинил, совсем особенная и, если мне позволят, я хотел бы сыграть ее. Но директор вызвал какого-то мальчика и велел мне идти с ним, чтобы он показал мне инструменты.
Меня отвели в другое помещение. Здесь стояли огромные машины и разные штуковины, все — музыкальные инструменты. Были там невиданных размеров трубы, которые действовали с помощью мехов, причем от каждого их вздоха из раструбов вырывались громоподобные звуки. Были там еще треугольники с комнату величиной, с паровым молотом. По необъятному барабану ходили кругом прирученные слоны и ногами отбивали дробь. Был также необыкновенный орган, управляемый электрической машиной, она одновременно приводила в движение тридцать клавиатур и тысячу стальных трубок, — а самая большая из них была с заводскую трубу. Дирижер стоял на высоком мосту; когда он раскинул руки, грянул единый аккорд и получился смерч — я уж думал, меня вышвырнет прочь отсюда. Перед музыкантами клавиатура была как в наборных машинах, и работали они все в очках, не отрывая глаз от нот.
У меня гудело в ушах и кружилась голова, когда я вернулся в то помещение, где меня ожидал директор. Я сказал ему, что инструменты видел, но ни одного не знаю и играть на них не умею. Он пожал плечами и сказал, что весьма сожалеет, но в таком случае — дело плохо. Мы оказались в это время около двух закрытых портьерами дверей, которые вели на арену. Артисты в самых разнообразных костюмах торопливо входили в одну из дверей, и всякий раз, как портьера отгибалась, оттуда бил в глаза свет разноцветных электрических ламп. Я хотел войти туда, но директор сказал, что раз уж я ничего не умею, то, пожалуй, лучше сперва осмотреть морг.
Мы прошли в другую дверь — темный коридор вел вниз, в подвал. Тусклые газовые лампы шипели на большом расстоянии друг от друга. По обе стороны в густом и туманном сумраке шли помещения — служители в белых халатах и с грязными лицами сновали тут взад и вперед. Меня охватил ужас, и я не решился заглянуть внутрь. В самом конце коридора директор остановился и заговорил с кем-то. Я тайком осмотрелся — вдоль самой стены тянулись длинные жестяные столы, и на них были выложены рядком обнаженные трупы: старцы, дети — а потом я увидел еще отдельные препарированные части человеческого тела. Из глубины струился тяжелый удушающий запах формалина. Я видел, что вниз ведет еще один коридор, уже вовсе темный. Директор говорил обо мне — он как будто советовал доктору оставить меня здесь. Доктор смотрел туда, куда вел темный коридор.
Тогда я стал умолять, чтобы мне позволили не оставаться здесь — я сказал, что уж лучше выучусь чему-нибудь, с чем можно будет выступить, если не выходит иначе. Они покачали головами, и доктор заметил, что акробатика, пожалуй, подойдет, потому что публика уже в нетерпении.
На сей раз меня отвели в высокое помещение, вроде чердака — через малюсенькие отдушины глубоко внизу я увидел город. Вдоль стен, прислоненные, стояли длинные и узкие лестницы. Повсюду валялись веревки, эспандеры и сетки — на лестницах работали мальчики-акробаты в розовых трико. Передо мной поставили лестницу, я должен был на нее взобраться. Когда я был наверху, лестницу снизу перекинули через улицу — я судорожно за нее ухватился, — а когда взглянул вниз, то увидел весь город, и по улицам бегали люди величиной с муравьев. Тут я тихо пискнул и потерял сознание.