Пепе на руках вынесли из помещения на свежий воздух. Вечернее оживление у стойки угасало. Туристы по-прежнему сидели за столиком, с недоумением глядя, как снуют взад и вперед пьяные цыгане. Канарец выпил свою чашку кофе и храпел, положив голову на штабель ящиков.
Атила расплатился и вышел на улицу. Вино ударило ему в голову: ему тоже не хватало воздуха. Кто-то крикнул вслед:
– Иди спать… Завтра у тебя игра.
Дувший с моря ветер пригибал кипарисы, которые вытянулись по обе стороны дороги, ведущей в его квартал. Единственная лампочка сеяла вокруг микроскопическую изморось световых пылинок. Подвешенная к проводу посреди улицы, лампочка раскачивалась от порывов ветра, как качели, и с каждым взмахом на заросли колючего кустарника словно накатывали и снова отступали волны известкового моря.
В бараках, приткнувшихся сбоку к холму, света не было. На мгновение луна, мелькнувшая среди черных туч, несущихся на запад, подобно вспышке магния, осветила их неровные силуэты. На скалы с глухим шумом набегало море, все в длинных белых барашках.
За живыми изгородями и оградами из колючей проволоки по обе стороны карабкавшейся на холм дороги лежали террасы возделанной земли. Атила засунул руки в карманы и замедлил шаги. Внезапно он остановился посреди дороги и попытался закурить, но из-за ветра не смог зажечь сигарету и снова спрятал портсигар. Затем он вдруг решительно повернул назад и пошел по тропинке, которая вела к заводу.
Цыган Эредиа, которого дон Хулио несколько месяцев назад нанял ночным сторожем, ждал вестей от Атилы с четырех часов дня. Атила взглянул на циферблат: час, нет – половина второго. Самое лучшее время для встречи.
Стараясь ступать бесшумно, Атила пересек пустынную площадку перед входом и подошел к железной решетке ворот. Он осторожно потянул засов, который Эредиа нарочно оставил незадвинутым. Вставляя засов в гнездо, он услышал шаги на дорожке, посыпанной гравием, и различил за будкой тень своего приятеля.
– Как дела? – спросил Эредиа, выходя ему навстречу.
– Все улажено.
Цыган провел его в будку. Керосиновая лампа освещала тюфяк, покрытый смятыми одеялами, судки, в которых Эредиа держал еду, и сваленные грудой комиксы.
– Ходил туда малый, смотрел?
– Да. Он был там сегодня.
Атила предложил ему закурить. Эредиа высыпал на ладонь горстку табаку.
– А ты как? Договорился с этим типом?
– Да. Завтра в шесть поменяемся.
– А под каким предлогом? Что ты ему сказал?
– Да ни под каким. Сказал, что хочу в субботу быть свободным.
– Он даст тебе ключ, это точно?
– Да ну тебя к черту, – буркнул Эредиа. – Я ведь тебе уже обо всем говорил сегодня.
Наступило молчание. Сидя на корточках на тюфяке, они с притворным интересом рылись в груде комиксов.
– В котором часу пойдете? – спросил наконец Эредиа.
– К восьми.
– Бал начинается без четверти восемь.
– Поэтому так и решили. Он наверняка уйдет позже.
– Я подожду вас в условленном месте.
– Не беспокойся. Будем вовремя.
– А потом пойду с колотушкой к площади.
– Здоровайся с прохожими. Чтобы видели, что ты на дежурстве.
– Не волнуйся, если я примусь голосить, меня даже поп услышит…
Больше говорить было не о чем. Но Атила сидел на тюфяке как пригвожденный, весь во власти необъяснимого смятения.
– Цыган, – сказал он.
Растянувшись на одеялах лицом вверх, Эредиа развлекался тем, что пускал дым колечками, нанизывая одно на другое.
– Цыган, – повторил Атила.
– Что?
– Я влюблен.
Вспышка сигареты на мгновение осветила черты его лица.
– Ну и что? Не в новинку.
– Нет, но на этот раз меня забрало всерьез.
– Всерьез? Что значит всерьез?
– Клянусь своей матерью, цыган.
Опять наступило молчание, нарушаемое лишь истерическим треском цикад.
– Я знаю девушку?
– Да. Ты видел ее в воскресенье.
– Та белокурая?
– Да. Я приводил ее в «Левантинку».
– Мне бы следовало догадаться.
Атила пытался в полумраке разглядеть выражение лица цыгана.
– Ты чокнутый.
– Да.
– Эта женщина не для тебя.
– Да.
– Эта барышня думает только о том, как ей выйти замуж.
– Да.
– За парня своего круга с туго набитым бумажником.
– Да. Да. Да.
– Что ты хочешь сказать своими «да»?
Атила чуть не сказал: «Завтра у меня тоже будут деньги», по вместо этого ответил:
– Ничего. Что я влип.
Шоссе длинной белой лентой разматывалось перед фарами автомобиля. Окаймлявшие дорогу платаны, с которых осень сдула листья, оставив одни голые сучья, боязливо прикрывались от света, вскидывая ветви. Равнина, простиравшаяся до черной извилистой линии гор, была усеяна десятками огоньков, луна светлым пятном пробивалась сквозь тучи, круглая, серебристая, блестящая.