Но ведь сама профессия интересная? Мне кажется, быть кондитером — это потрясающе: можно, так сказать, испечь что хочешь, и все такое.
— А тебе разрешают готовить что-нибудь просто так, по своему рецепту? Я хотел сказать…
Лучше бы я умер.
Да, конечно. Харри мог испечь что пожелает. Больше того: оплатив все необходимые по рецепту продукты, он может испечь что-нибудь для себя. Торт со взбитыми сливками, например, обычный французский торт со взбитыми сливками. Любим ли мы с Вими такие торты? Какое совпадение: мы бы душу продали за «обычный французский торт со взбитыми сливками». Ну, тогда Харри скоро навестит нас и принесет торт, он испечет его специально для нас. Он встал, защелкнул свой саквояж и без малейшего промедления с грохотом помчался по лестнице.
Тяжело топая и матерясь, я нарезал круги по комнате: Боже, Боже мой, в первый и последний раз и т. д. Постепенно, тщательно взвесив факты, я понял, что абсурдный и нелепый характер утверждений Харри должен, скорее, успокоить меня, чем встревожить: он больше никогда не придет.
Человек предполагает, Бог располагает. Через неделю, в субботу ближе к вечеру, когда мы с Вими были дома, Харри к нам заглянул. На улице моросило, и, поднимаясь и приближаясь, он распространял вокруг себя несвежий кисловатый запах. Под плащом, прижав к животу, он нес огромную картонную коробку, в которой, когда ее поставили на стол и открыли, оказался большой круглый торт со взбитыми сливками.
Торт должен был быть свежим — по словам Харри, он только что остыл, — но удивительным образом не пах выпечкой: из картонной коробки поднимались лишь слабые испарения без запаха. Я нарезал торт ломтиками, и мы с Вими, довольным ворчанием символизируя любовь к сластям, взяли по порции и откусили.
Что сливки, что тесто по вкусу не напоминали ни то, ни другое, а, скорее, картон; выпечка превращалась во рту в нечто клейкое и крошащееся, это трудно было пережевать. Из всех необходимых ингредиентов была использована, видимо, исключительно или практически одна только мука и дрожжи. Сам Харри не попробовал ни кусочка, потому что «он уже столько раз его ел». Сославшись на то, что мы только что пообедали, мы с Вими отвертелись от второй порции — в то время, как Харри уже стоял с ножом наготове.
И снова меня охватил ужас, что Харри никогда не уйдет, и что он теперь все время будет спать в моей кроватке, есть из моей тарелочки и пить из моей чашки. Искоса поглядывая на влажную, как у лягушек, кожу на тыльной стороне его ладони, я пропищал какую-то ложь: что мы ужасно спешим, нам обязательно нужно быть вовремя, но в этом даже не было необходимости: Харри сам торопился, в шесть часов ему нужно быть в отеле, в строю.
Как только он ушел, я закрыл коробку, подошел к окну, выходящему на улицу, и с третьего этажа бросил ее в канал. Харри исчез, и его торт тоже, но после этих событий мы как-то занервничали и больше не чувствовали себя в безопасности.
Ровно через неделю, примерно в то же время, Харри снова пришел с точно таким же тортом. Осторожничая и под еще более лживым предлогом, в этот раз мы угостились порцией поменьше, но, казалось, что пресная, как трава, выпечка разбухает во рту, бесконечно увеличиваясь в размерах.
И в этот раз Харри ушел довольно быстро, и второй торт ушел на глубину канала, но мы стали сомневаться во всем: в существовании Бога, Млечного Пути, во всем. Выбросить что-то легко, не в этом дело: дело в том, что мы просто не могли больше этого выносить. У нас был только один выход — перейти к испытанной системе: не открывать никому, кроме тех, кто звонит определенное количество раз, как мы втайне договорились.
И все же Харри приходил в третий, последний раз и даже поднимался наверх, на лестничную площадку: то ли он воспользовался отмычкой, то ли входная дверь была открыта, то ли он позвонил к соседям. В тот субботний вечер я был дома один, и что-то подсказало мне, что это он стучит в дверь; он потом еще довольно долго топтался и шуршал на площадке, как большой, шумный грызун. Лишь несколько часов спустя я осмелился выйти наружу. На лестнице и на площадке никого уже не было, не оказалось ни записки, ни торта. Уверенности быть не могло.
Так я — в почти полностью погрузившейся в темноту башенной комнате моего замка, пока рядом со мной лежал едва слышно дышащий Шакал — вспоминал ночь перед той злосчастной утренней встречей с Юргеном, ночь в Доме «Трава», шесть или семь лет назад, когда, страдая от бессонницы, я дожидался утра и был вынужден вспоминать нечто, приключившееся, в свою очередь, шесть–семь лет тому назад. Почему? Теперь уже невозможно понять, почему именно в ту ночь я вспоминал Харри и его бесконечные «обычные французские торты со взбитыми сливками». Первый торт был безвкусный, второй торт был безвкусный, и третий, если бы Харри его когда-нибудь принес, тоже был бы безвкусный: можно быть уверенным, хоть никто и никогда не мог бы этого доказать.