— На… улице Платанов! — выкрикнула она.
— Опять вранье, — пробормотал я, сжимая зубы и снова выманивая громкий крик боли. — В нашей стране нет платанов. И нигде нет, платанов не существует.
Я куснул с такой неслыханной силой, что почувствовал сладкий вкус крови.
— Мамочка!.. Мамочка!.. — завизжала она, всем телом извиваясь от боли.
Я использовал ее рывки и корчи, чтобы проникнуть в нее еще глубже.
Тут мне показалось, что где-то в глубине ее теплой, юной, невинной и непорочной промежности я наткнулся на какую-то преграду, но сквозь или вдоль этого нечто я мог бы пробиться своим, в животной твердости восставшим, грубым удом водилы, если только направить усилия моих членов нужным образом и не обращать никакого внимания ни на перекошенный от боли, беззвучно молящий о пощаде или хрипло кричащий девичий рот, ни на содрогания безнадежно бьющегося подо мной прелестного, стройного тела.
Страх и боль довели ее уже до крайности, и, сопротивляясь, она попыталась меня укусить. Я поднял руки, локтями отводя от себя ее бьющиеся ладони, схватил сзади за пышные золотистые кудри и оттянул ее голову далеко назад.
— Куда ты кусала Фрица? — пробормотал я.
Удерживая ее тело в этой бессильной позе, когда она, прогнувшись над столом, уже почти лежала на спине, я изо всех сил еще раз ткнулся в нее. Мне показалось, что, достигнув желаемой глубины, я навсегда разгадаю тайну и даже узнаю и пойму, где именно в морской глубине находится мой любимый, навеки ушедший братик: он так и не растворился в воде и живет в тайном Дворце, обожаемый некоей Королевой, которая починила всю его одежду и уговорила больше не покидать моря.
— Братик, братик… — бормотал я.
Ногами я раздвинул ее бедра пошире, так что ее промежность оказалась ниже, потом опять сдвинул ноги и выпрямился с дикой силой. Я почувствовал, как глубоко внутри у нее что-то разорвалось, кажется, обтекая мой уд. Моя юная любовная добыча издавала пискливые, захлебывающиеся звуки.
— Фриц. Я хочу к тебе. Братик. Братик, — запинаясь, произнеся.
Я заворчал и потянул голову девушки еще сильнее и дальше назад.
— Братик, — бормотал я дальше, — я все сделаю. И одежду тебе починю. Все, все. Братик.
Толчки моих бедер перешли в уже неконтролируемую, дробную дрожь, и я почувствовал, как тайная влага моей любви и жестокости толчками вытекает из меня.
Потом, казалось, мне больше ничего не хочется; подумалось, что все и навсегда потеряло смысл: все дальнейшее существование, комнатка, в которой мы находились, автомобиль, мое собственное тело и тело девочки, с которым я только что совершил ужасный, позорный акт. Хватка моя ослабла, и с полным безразличием, безжизненный, я позволил ей освободить свое лоно от моего вторжения, после чего она в неистовой панической спешке стала одеваться. Несколько мгновений спустя она уже привела одежду в порядок и схватила свой рюкзачок.
— Я отвезу тебя домой, — промямлил я.
Но она, все еще потрясенно всхлипывая, начала дергать ручку дверцы, ведущей на улицу, и я, как оглушенный, привычным движением отомкнул ее.
— Я отвезу тебя в школу, — пробормотал я.
В тот же момент она открыла дверь, бросилась наружу, скорее выпала, чем вышла, и, несколько раз споткнувшись, побежала к шоссе.
В голове у меня прояснялось, и до меня стало более-менее доходить, что здесь произошло. В какой-то миг я чуть не бросился следом, чтобы догнать ее, и только тогда заметил, что до сих пор стою полуголый. Я закрыл дверь и подошел к овальному окошку. Я видел, как девушка бежала дальше и добралась до дороги, и, свернув направо, понеслась дальше по обочине, подавая знаки каждому проезжающему шоферу.
— Шлюшка, — пробормотал я.
Очень большой черный автомобиль затормозил, правая дверца открылась, и она села. Только когда машина отъехала, я с удивлением констатировал, что это, должно быть, катафалк.
— Смерть? — покачал я головой.
Я вдруг глянул вниз, на свой член, потому что почувствовал странную прохладу. Он был полностью покрыт каплями и разводами свежей, чистой красной крови, которая не могла быть моей, потому что на себе я не обнаружил ни одной царапины. Пошатываясь, я отошел от окна. И вдруг оказался перед алтарем Матери Божьей. Я попытался что-то пробормотать, но не смог произнести ни слова. Я не решался взглянуть и сквозь прикрытые веки чувствовал лишь мягкий свет. Быстро натянув брюки, я прикрыл срам.
— Что же делать? — пробормотал я.
Осторожно я открыл глаза и посмотрел в лицо белой каменной статуэтке.