Отрад вернулся в лес, в поле остались работать сапёры. Обливаясь потом и морозя конечности, Попов и Пономарёв прокладывали тропинку к Херово. В вечерней тишине и надвинувшихся сумерках вдруг раздался странный шум, все увидели странную картину: по полю в сторону деревни двигалась процессия — впереди вислоухий пёс, за ним корова, за коровой женщина, замотанная в клетчатый платок. Она тянула саночки, на которых сидел старик с костылями. Старик неприлично выражался и пытался достать до Шуриной спины костылём. Кроме общеизвестных комбинаций матерных слов, Маркел Ильич часто использовал «интеллигент» и «за щеку». Вислоухий считал, что его зовут Интеллигент, а Тузик — это так, уменьшительное, и фамилия у них с Шурочкой одинаковая — Защеку. «К ноге, интеллигент, за щеку, я сказа-а-ал, к ноге-е!» Вислоухий делал вид, что не слышит приказов хозяина, тем более что одной ноги у того не было вовсе, а к куску другой была приделана деревяшка. К какой ноге-то? Он больше любил Шурочку и выполнял все её команды.
В начале 30-х Маркел Ильич активно уничтожал кулака как класс, несколько переусердствовал и оказался в исправительно-трудовом лагере, где провёл семь лет, работая в бригаде под начальством раскулаченного сибиряка Палыча. Маркел Ильич проникся воровской романтикой, интеллигентов и раскулаченных считал главными врагами человечества. Он вернулся в Херово без ног, началась война, малознакомый недоброжелательный сын ушёл на фронт, в избе остались интеллигентки Брыкуха, Шурочка-невестка и вислоухий пёс.
«Эх, яблочко огородное, прижимай кулаков, всё народное!» — орал Маркел Ильич, тыча костылём в Шурину спину. Несколько месяцев назад Шура вместе с деревенскими спешно покинула Херово — приближались немцы. После скитаний по зимнему лесу и чужим деревням она решила вернуться в свой, пусть даже сгоревший, дом: могли уцелеть погреб, печь или банька у пруда. Шура представляла, как затопит каменку и заснёт рядом с тёплой Брыкухой.
— Стой, дура! Здесь мины! Стой!
Интеллигент Защеку с лаем бросился к сапёрам. Попов с Пономарёвым, опасаясь взрыва, побежали по проторенной дорожке назад к лесу. Шурочка развернулась и потрюхала через сугробы к ним. От усталости и холода она плохо соображала и не реагировала на предостережения сапёров. Старик ругался, Брыкуха жалобно мычала, Попов с Пономарёвым под заснеженной елью ждали, когда рванёт.
Чудесным образом миновав смерть, херовцы подошли к отряду Валентина Ивановича. Маркел Ильич хрипло матерился, он наложил в штаны и был голодный, ему хотелось спать, а Шурка, за щеку, зачем-то свернула с пути, были бы уже дома, пили бы чай с беленькой, с хлебом с колбасой!
Валентин Иванович объяснил Шуре, что поле заминировано и по нему можно будет пройти к Херово, только когда сапёры закончат свою работу. Анна Гермогеновна помогла переодеть сквернословящего, брызжущего слюной Маркела Ильича. Шура тёрла снегом загаженные портки свёкра.
Сапёры дошли до Херово. За ними потянулись остальные. Многие строения сгорели, русские печи поднимали к небу неестественно длинные трубы. Дом херовских интеллигентов был в целости, кое-где даже окна сохранились, но сапёры входить туда запретили — он мог быть заминирован. Шурочка утирала слёзы, глядя на оплетённую деревянным кружевом избу среди пожарищ. Пригласила всех на кипяток. Попов с Пономарёвым пошли протаптывать дорогу жизни.
Свёкр тихо слез с саночек и поковылял к себе. Попов хотел его задержать, но получил костылём по уху. Пономарёв отобрал у инвалида костыли. Злоба придала Маркелу Ильичу силы, матерясь, он быстро пополз к избе. Сапёры собрались было его скрутить, но их удержал Калибанов, потянул назад: «Пускай проверит, цто там. Куда лезете вперёд хозяина?»
Около крыльца раздался взрыв: хозяин проверил наилучшим образом. Через полчаса Демьян Власьевич без малейших угрызений совести, шмыгая, пил кипяток из чашки Маркела Ильича и штудировал брошюру полковника Виноградова «Как стрелять из винтовок и ручных пулемётов по вражеским самолётам и парашютистам».
Глава шестая
Красноармейца Цветкова разбудил знакомый пронзительный свист. В окно било солнце, снег блестел, на обугленной крыше соседнего строения мощно размахивал шестом дедушка Гермоген Иванович, над ним торжественно и плавно кружила стая белых почтарей. Птицы взмывали всё выше, Херово становилось меньше, голуби растворились в небе, а деревня превратилась в засыпанное снегом кострище с парой забытых пионерами печёных картофелин.