Анну Гермогеновну рвало желчью, она лежала в снегу и смотрела на уходящие вверх деревья. Где-то там Калибанов выяснял отношения с высшими силами. Появился ещё один «Юнкерс», он тоже летал на малых высотах и стрелял в Калибанова. Увидев сидящих в кабине новых врагов, Калибанов чуть не свалился с ветки от изумления, потом пришёл в неистовство, матерился хуже Маркела Ильича, богохульствовал, кричал:
— Я брату своему не поверил, а вам поверил! Смотрите-ка, до цего докатились эти господа артисты! Отряд международного фашизма! Отделение гестапо! Привели в движение свои щупальца! Бьют цувствительными способами по самым цувствительным местам! Двурушницают! Гримасницают! Полковник Смолов и майор Перов — предатели! Я обвиняю не один, я обвиняю вместе со всем нашим народом и требую смерти, расстрела!
Под долго не смолкающие аплодисменты лешего, водяного, крещёной утопленницы и болотницы с голой грудью и гусиными лапами Калибанов запустил в небо фляжку с живой водой. Раздался взрыв, оба «Юнкерса» исчезли, воздух наполнился смрадом.
— Отце наш, иже еси на небеси, спустись на землю и отсоси! — Демьян Власьевич разошёлся не на шутку. — Не верю! Никому не верю! Где моя Пташецка?!
— Вы её сами на зону отправили, Калибанов. Не перекладывайте с больной головы на здоровую. Лучше помогите мне встать.
— Изменники!
— Прыгайте осторожно, вы теперь без микстуры. Вы уверены, что вас атаковали полковник Смолов и майор Перов?
— Вся тройка со змеиным хладнокровием. Отойди от меня, дух злобы! Будь проклято лукавство твоих нацинаний!
— Какой вы красноречивый, Калибанов. Я не могу идти.
— Лезь на спину. Цепляйся за шею. Кому теперь верить?
— Демьян Власьевич, а что вам говорили в поднебесном ВСРУЛе, что в коробах-то обещали?
— Мудями позванивали! Обещали, что буду спасителем целовецества. А сами к врагу перекинулись, к сыноцку своему, мошельники, конём до селезёнок под иконой!
— Не расстраивайтесь, Калибанов, вот в данный момент вы меня спасаете, я часть человечества.
— А Ваську твоего в вадью к немытику толкал.
— Мы вас давно простили.
С протяжным рёвом мчался на Тот свет поезд. В купе, покачиваясь, пили водку Цветков и Валентин Иванович: возле оккупированной Жестяной Горки была засада, сапёры спаслись, геодезисты были застрелены. Ковыряли в зубах костями копчёной зубатки и пели:
Загробный машинист Ипатьевич прищурился и плавно затормозил состав: на путях стоял разжалованный капитан Калибанов с Анной Гермогеновной на спине. Оба дали дубаря в лесу и срочно нуждались в горячем чае.
Анна Гермогеновна пошла приводить себя в порядок, выйдя из уборной, ошиблась купе, дёрнула дверь — а там сидит Гермоген Иванович в окружении своих почтарей, царьков и англичан, николаевских, камышинских и астраханских.
— Папочка, как ты думаешь, кто эти полковник Смолов и майор Перов? Демьян Власьевич их просто боготворил, был увлечён их авторской системой, в которой, правда, ничего не понимал. А вчера разочаровался.
— Детонька, мелкие бесы, карикатура, младший командный состав. Возомнили себя особоуполномоченными, хотели пролезть в высшее руководство. Напортачили, кинулись положение исправлять, всё с ног на голову переставили, вас запутали. Где это видано, чтобы с Того света кадры возвращать? За это наложат строжайшее взыскание в административном порядке.
— Кто наложит?
— Начальство. Начальное начальство.
— Кто всем управляет? Что им от нас нужно?
— Начальство иногда само не знает, что ему нужно от подчинённых. Заставляет птиц считать пролетающих, камни перетаскивать — туда, потом обратно.
— Проявляет преступное головотяпство и мороцит голову маленькому целовеку! Ну и скворецник! — в купе просунул нос Калибанов.
— Калибанов, согласитесь, что маленький человек тоже бывает опасен. Зачем вы строчили доносы на свою семью? — спросила Цветкова.
Калибанов не стал отвечать, забормотал что-то про серый камень, белого старика с тридцатью тремя каменными стрелами и мертвецов, которые не слышат в себе ни родимцев, ни ломоты, ни кропоты, ни змеевиков, ни волосатиков.
— Вы мне зубы не заговаривайте! За что погубили брата, попадью и Пташечку?
Калибанов, огрызаясь, пошёл выпивать с геодезистами. За стеной смеялись и чокались. Никто не знал, что будет завтра, но все сохраняли спокойствие.