— Глиша, кушай клысу! Ай, какая вкусная клыса! Кушай, Глиша, кушай!
Потом появился черноволосый красавец с горящими глазами. Он протянул Грише консервную банку, до краёв наполненную тёплой лошадиной кровью. Гриша кровь пить не захотел, тогда красавец широко улыбнулся и в несколько глотков сам осушил банку, швырнул её в стену. Взмахивая длинными руками, красавец читал стихи. Он говорил на восточном языке, но Гриша почему-то всё понимал. Красавец познакомил Гришу со своими бабушкой и дедушкой: бабушка была необыкновенно милой и красивой — маленькая, стройная, как девочка, с огромными ласковыми глазами. Она называла внука Исмаил. Подарила Грише рукавицу, набитую кишмишем. С дедушкой пообщаться не удалось — он оказался совершенно мёртвым, с тусклыми, навсегда погасшими глазами, как у замороженной рыбы. Исмаил сказал, что дедушку отправили на лесоповал «фальшивые коммунисты». Там он сел на снег под елью и замёрз; теперь толку от него никакого не было.
В один прекрасный день следователь сказал Грише, что дело его передают в другой отдел — в связи с появлением новых сведений и деталей, нуждающихся в проверке; самого же Гришу отправляют в тюремную больницу — в связи с загниванием руки. Рука и вправду распухла, онемела, почернела, надо было её подлечить.
Гриша подумал, что раз его отправляют в больницу, значит, кто-то за него заступился и есть надежда оправдаться и выжить. Осмелев, он спросил у начальника охраны, кого к нему подсаживали по ночам, — что за китаец был и восточные люди? Начальник вытаращил глаза, позеленел, замахал руками, и Гришу увели. Оставшись один, он хлебнул из фляжки, закусил солёным огурцом, который у него хранился в кобуре: Гришу держали в расстрельной камере, зимой там дожидались казни два зэка: китаец Миша — за кражу — и перс Исмаил — за убийство охранника. У Гриши были сомнения в реальности его сокамерников, но их рассеивало появление варежки, набитой вкусным изюмом. Изюм он съел, варежку забрал с собой на память. После месяца тюремной жизни Гриша плохо соображал и находился в сумеречном состоянии.
12
Броня получила письмо от матери: Вареньку досрочно освободили, теперь она жила в Инте с бывшим заключённым Ван Ли, Ваней, из санитарного отдела. Ваня был лагерным врачом, фельдшерил там, куда пошлют, ездил с проверками по зонам. Также он был личным врачом полковника Раскорякина, с которым его свела судьба на Дальнем Востоке в лагпункте на острове Пахтусова. Массажем и прижиганиями Ваня вылечил полковника от цирроза печени, расстройства памяти как следствия контузии, а также импотенции, во всяком случае, сам Раскорякин так считал. Когда голову полковника схватывала боль — примерно как ржавые обручи дубовую бочку, — а в глазах носились жирные слепни, китаец принимался тереть её в правильных местах. Слепни разлетались, раскалённое солнце садилось, Раскорякин потихоньку засыпал, ему снились родное Зуботычино, дедушка — герой Луцкого прорыва, мама с тазиком варенья. Полковник очень ценил своего китайского доктора, совершенно не мог без него обходиться. Когда Раскорякина командировали на Север — контролировать работу по организации особых лагерей, — он взял с собой Ван Ли. В Печорлаге китаец со своей экзотической медициной имел высокий спрос у партийного руководства, можно сказать, вошёл в моду. Раскорякин охотно одалживал Ваню сотрудникам и начальникам. Ваня всех успешно лечил — массировал и прижигал специальные точки на теле. Ходили слухи, что китаец знает точку, нажав на которую можно запросто убить человека. Русские лагерные врачи говорили между собой, что Ваня шарлатан и обманщик, но в целом хорошо к нему относились за его услужливость и доброе сердце.
Полковник Раскорякин не сомневался в сверхсиле своего доктора. Он знал, каким образом маленький Ван Ли победил Виолончелиста. Уголовник-рецидивист Виолончелист назывался так потому, что жертв своих душил струной. Виолончелист не был маньяком — он убивал за деньги и вещи. Виолончелист хотел, чтобы доктор признал его больным, а Ваня написал «Здоров»: в этом лагпункте он мог освобождать от работы не более восьми человек зараз, действительно больными — с температурой, кирпичной мочой и красным калом — в тот день оказались больше сорока. Ваня не нашёл у Виолончелиста признаков сифилиса, не нашёл туберкулёза лёгких: «Здолов, совелшенно здолов». Через несколько дней симулянт подкараулил «китайскую суку» в нужнике и стал душить. Ловко извернувшись, Ваня надавил ему большим и указательным на череп в короне и ленту с «Memento mori». Виолончелист рухнул как подкошенный и перестал дышать, это видели охранник Кановеров, по демократизму своему зашедший отлить в арестантский нужник, и стоявшие на шухере Флейтист с Барабанщиком.