– Но? – поднял голову Сергей.
– Но ты потеряешь часть себя. Я могу изменить что-то… Ты ведь понимаешь, что может цепочкой поменяться полжизни…
– Я не встречу Нику? – быстро спросил Сергей. – Она не полюбит меня?
– А ты считаешь, что твоя женщина полюбила тебя за шрамы? – насмешливо спросил Оскар.
– Нет, но…
– Ты полюбила его за шрамы?
– Какие шрамы? – удивленно спросила Ника. – Разве что в душе. Я не вижу его шрамов. Для меня он красивый.
Это правда. Ника не видела шрамов Сергея и всегда удивлялась, когда ей про них говорили. Впрочем, Ника была странная. Как и все мы. Меня она уверяла, что у меня татуировка на лбу – сине-зеленая вязь, светящаяся в темноте. Я всегда смеялась над этой фантазией. Когда я показывала ей фотографии Сережи – она плакала…
– Ух ты! – выдохнул князь времени. – А я подумал, что ты – человек! А в тебе есть наша кровь!
– Ваша – это чья? – опасливо спросила Ника, прижавшись к Сергею.
– Странствующих во времени! – Оскар явно был потрясен. – Так ты видишь его без шрамов?
– Не совсем, – тихо сказала Ника. – Щека изуродована. Левая. И половины уха нет.
– Кто-то из моих явно бывал в ваших краях, – хмыкнул Оскар. – Ты совсем человек, но сила есть.
Это потрясающе! Мне показалось, или в глазах его блеснули слезы? Я стиснула зубы. Мой!
– Тебе повезло, человек, – хмуро взглянул на Сергея Оскар. – Не будь она твоей…
– Считай её своей сестрой, – посоветовал Сергей спокойно. – Ника моя. Или иди к черту.
– Сам иди к черту, – любезно ответил Оскар. – А лучше к целителю. А то я могу не выдержать искушения.
Сергей насупился.
– Не грусти, брат, – с ухмылкой стукнул его по плечу князь времени. – Я могу приблизить смерть твоего отца. До того, как он… Ты согласишься? Но учти, это будет плюс две жены и два развода.
– Лучше к целителю, – кисло улыбнулся Сергей. – А шрамы он уберет? А то дети пугаются…
– Тебе же жена сказала – на щеке останется. А вот с ухом что, не понимаю.
Сергей вздохнул, крепко прижав к своему боку Нику.
– Успокойся, – прошептал мне на ухо Павел. – Сделай лицо попроще. Он шутит. Он не будет влюбляться в Нику. Он влюбится в тебя.
– Почему ты так думаешь? – с надеждой спросила я.
– Ну кто-то же должен! – заржал Паша.
– Ублюдок, – прокомментировала я.
– Вполне вероятно, – фыркнул он. – Я подозревал.
– Ты! – резко прервал его веселье Оскар. – Может, объяснишь мне, почему?..
Он обнял за плечи Мариэллу, маленькую и хрупкую по сравнению с ним. Она была как птичка, как воробышек… Я даже не ревновала, потому что Мариэлла была в моих глазах не совсем человек.
Павел густо покраснел, потом побледнел.
– Я боялся, – признался он.
– А она не боялась? – гневно спросил Оскар. – Она не боялась?
– А можно узнать, в чем дело? – спросил Сергей, вертя головой.
– Вас не касается, – буркнул Паша.
– Нас касается! – хором сказали мы с Никой.
– Её в детстве насиловал один из ваших, – тихо сказал Оскар. – Павел знал, видел. И молчал.
– Митя, – еле слышно сказала Ника.
– Митя, – эхом откликнулась я, вспоминая о липком страхе, охватывавшем меня рядом с ним.
Он был словно паук, плетущий сети, словно мокрица… Мне иногда чудилось, что он крадется по коридору, ища меня, и я вылезала в окно, прячась в шалаше в саду. Мы знали…
– Паша, – взяла я брата за руку. – Но ты ведь был старший!
– Не нуди! – отбросил мою руку Павел. – Я знаю! Я боялся… боялся, что меня вернут обратно, что мне не поверят! Это вы с Никой из нормального, образцово-показательного детдома, а у нас был ад. Провинившихся отдавали в психушку и лечили электрошоком. Меня запирали без света и воды в подвал с крысами на три дня. А потом было поздно. Меня бы спросили, почему я молчал. Я хотел убить его, задушить ночью, но духа не хватило… Только и смог, чтобы её в больницу поместили.
Мы вспомнили, как Паша уверял нашу воспитательницу, что Мари плохо спит, что у неё кошмары, что она кричит по ночам. Мари тогда переселили в комнату к няне, но было уже поздно. Она и в самом деле кричала по ночам, а потом выпрыгнула из окна, не убившись только чудом – упала в куст черемухи. Мари глотала таблетки, резала вены, её вытаскивали из петли…
А что бы сделала я? Смогла бы я вступиться за Мари, что-то рассказать матери-воспитательнице, никогда особо не интересовавшейся нашими сплетнями, нашими отношениями? Я не помню ласки… Только мы, дети – я, Павел, Ника – одаривали друг друга поцелуями и объятьями. Мать и отец иногда сажали нас на колени и спрашивали, почему я разбила чашку, почему рисовала черной краской, почему запустила в соседскую собаку куском грязи… Почему я отказываюсь учить уроки, грублю няне, толкнула Дашу. Они не слушали, что Даша воровала мои краски, что собака ругалась, что чашка – некрасивая…