Неужели вольпы возвращаться начали? В Империи диких вольп не осталось, зверобога мы ихнего прибили, так что нов приводить вроде как некому. Но далеко не все вольпы этого мира — на имперских землях жили. В той же Фригии, например, их еще предостаточно — мне ли об этом не знать. Могут и появиться, так что…
— Потому что мне достаточно прозрачно об этом намекнули, — Дерек снял с вешалки длинный плащ, кинул мне, — и еще кое-что. Одна находка из Ольштада мне покоя не даёт.
Сдаётся мне, мы только что в разборках более высокого уровня поучаствовали. Вроде как спор на гладиаторах: дерутся двое на арене — всерьез, насмерть дерутся — а их хозяева сидят на балконе, беседу ведут, вино попивают и за схваткой следят — чей гладиатор победит, того и в споре выигрыш, стало быть.
Я покрутил в руках плащ, хмыкнул:
— Интересно, какой же это у вергов может быть хозяин?
— Знаешь, — Дерек ответил, плащ надевая и плотно его на груди застегивая, — мне вот интереснее, кто же наш хозяин? Надевай плащ и застегнись, чтобы жетон скрыть. Там, куда мы поедем, егерей не любят.
— Куда это? — удивился я. И в самом деле — куда? Где это егерей не любят? А ну-ка покажите это место, мы живо разберемся, как это там посмели егерей не любить.
— Увидишь, — капитан подобрал с полу объемный мешок, закинул его на спину, — заодно поможешь мне в одном деле. Хоть немного на тебе отыграюсь за твои фокусы.
Последним предложением он меня немного озадачил. Поэтому ничего я говорить более не стал, вышел вслед за капитаном из палатки, надел плащ. Дерек же штандарт в палатку закинул небрежным движением и к конюшне направился.
Выехали мы за город, но ехали недолго.
У Лака — озера, то есть, свернули налево и заехали на полуостров. А я ведь знаю куда мы едем — к Константину. Вот только что мы там забыли? Народ его Святым Константином зовет, но то — народ. Сам-то я ни в каких святых не верю. Хорошо быть святым, когда сидишь себе в пещере отшельником, света не видя. К нам бы его, на южную границу, когда чекалки десант на берег Баетии высадили. Чтобы прошел он с нами по разоренным прибрежным деревням, полюбовался из засидки на их гулянья — тогда я посмотрел бы, что от его святости останется.
Так и есть: вон уже домик показался — добротный, с чердаком и крышей покатой, даром, что стены из лозы виноградной сплетены и глиной обмазаны. Дерек неподалеку от домика коня остановил, спешился, не к коновязи, а кустику ближайшему повод зацепил и пошел в сторону, домик широким кругом обходя. Ну и я за ним — спрыгнул, повод на ветку закинул, и пошел. Ищет чего-то капитан — смотрит по сторонам внимательно; все больше — вверх. Но, видать, не нашел — полный круг мы с ним обошли и пошли к входу. В другой раз я б, конечно, спросил, чего это он там выискивал, в ветвях кипарисов и платанов. Но сейчас не стал. Не тот случай. Неспроста он меня сюда взял, это точно. И наш (а еще точнее — мой) недавний почти-бунт к этому явное отношение имеет. Поэтому я безмятежен и тих настолько, что сам себе удивляюсь.
Зашли мы в домик. Скрипнула негромко дверь, обернулся от, снаряженного простым до бедности завтраком, стола хозяин дома. Худой, но высокий — сидя мне по плечи головой достает; седобородый, лохматый, взгляд прозрачно-голубых глаз словно в самое сердце втыкается. Наклонил голову, рот открыл, что-то сказать собираясь, но не успел.
— Мир тебе, добрый человек, — Дерек полупоклон изобразил, и я, чуть запоздав, тоже.
— И вам в мире пребывать. С чем пришли, добрые люди?
А голос у старикана такой, что слезы на глаза наворачиваются. Не знаю, как капитан, но я от одного только этого голоса размякать начинаю. И старикан этот мне давно уже умершим, родным дедушкой кажется, а я сам себе — несмышленышем пятилетним, на мир широко открытыми глазами глядящим. Не то без колдовства не обошлось, не то и в самом деле — святой.
— Благослови нас, добрый человек, на дела наши праведные, — говорит Дерек и голос его таким елеем сочится, что хоть рыбу на нем жарь, на голосе.
Константин хмурится:
— Не всякий человек благословения достоин… — говорит он и замолкает на полуслове. Явно хотел что-то еще сказать, но передумал.
— А кто решает, достоин человек благословения, или нет?
И, хотя голос капитана все такой же масляный, в самом вопросе слышится какой-то недобрый подтекст. Константин хмурится.
— Я решаю, — твердо говорит он, — потому что: если не я, то кто?
— Тогда — реши и благослови, — капитан опять склоняет голову.