— Нож положи, — холодно сказал я, — Петер.
Услышав свое имя, мужик обмяк, выронил нож и упал обратно на лавку, где и замер, уперев локти в стол и обхватив кудлатую голову руками. Девушка села рядом и приобняла Петера за плечи.
— Вы егерь? — звонким, но с хрипотцой, голосом поинтересовалась она, — а я вас не знаю, — и кокетливо прищурила глаза.
— Кто из вас старуху убил? — спросил я, — и зачем?
— Да не убивал её никто! — Петер поднял голову и бросил на меня затравленный взгляд, — сама она померла! Остывшая уже совсем была, когда Марта к ней пришла.
— Пусть так. А зачем всё это? Следы когтей, лужи крови?
— Потому что люблю я её, Марту мою! — теперь он смотрел на меня с вызовом. — А Урсулу я еще с той поры терпеть не мог, когда она моему брату женой была. Вот только когда его бревном насмерть зашибло, пришлось мне за Урсулу идти, уж такие у нас правила. Шесть, почитай, годков она мне жизни не давала — всё, хватит. Мы уже и так с Мартой бежать собирались, но, как старуха померла, мы и подумали, что если это на вергов свалить, то нас никто искать и не станет. Ну и, — Петер отвёл взгляд, почесал затылок, — ничего плохого не подумают, опять же. Думали тут отсидеться немножко, а потом, как всё стихнет — на восток пойти, к Мериде.
— Ясненько, — кивнул я, — а что из-за вас Четвертая Война Бестий могла начаться, это вам, конечно, безразлично. Собирайтесь. Обратно пойдем — в Балену.
Петер открыл рот, потом неуверенно посмотрел на Марту.
— Нет, — с неожиданной твёрдостью заявила та, и Петер эхом повторил за ней:
— Нет, — и упёрся ладонями в край стола, словно опасался, что я его сейчас силком потащу.
Я зло посмотрел на Марту, но она демонстративно прижалась щекой к плечу отчима и (теперь уже никаких сомнений) любовника, ответив мне наглым взглядом упрямого избалованного ребёнка.
— Хоть убейте, — хрипло сказал Петер, — не пойдем.
Убить? Больно надо.
— Выйди на секунду, мне Марте пару слов надо сказать без лишних ушей.
— Нет, нет! — Марта, в притворном ужасе, повисла у Петера на левой руке, — не уходи!
Разумеется, после такого Петер и не пошевелился, да еще и начал косо постреливать взглядом в лежащий на столе нож. Да чтоб вас!
— Я могу и при нём сказать, — я подмигнул Марте и многозначительно усмехнулся. Девушка заколебалась. Облизнула губы, выпустила руку Петера.
— Ладно, выйди. Ненадолго. Если я крикну, сразу заходи.
Петер шумно встал, пыхтя, выбрался из-за стола и вышел, попытавшись зацепить меня плечом на выходе — не смог, конечно. Хлопнула дверь.
— Тебе нравится им вертеть, да?
— Пфе, — Марта презрительно фыркнула.
— Мне кажется, он тебя сразу разлюбит, если узнает, что делит тебя не только с половиной мужчин Балены, но еще и с половиной самцов местных кланов и стай.
Честно говоря, я до сих пор не верил вергу. Или, скорее — своему знанию вержьего языка.
Но, увидев реакцию Марты — поверил. Полностью и безоговорочно. Кровь отхлынула от её лица, зато уши, наоборот, предательски заалели. Она вцепилась побелевшими пальцами в край стола и выдохнула хрипло:
— Ложь! — попыталась улыбнуться, — никто тебе не поверит!
— У меня свидетель есть, — спокойно сказал я, — да ты его знаешь. Септий Гракх, лейтенант гарнизона. Он всё видел. А не выдал тебя, только чтобы мир в провинции сохранить.
Южане — люди вспыльчивые. Как бы от такой новости за оружие не схватились все горожане, кто его держать может.
А угадал я. Гракха она в покое оставила вовсе не потому, что знает, как будет «волчица» на ромейском, и что это значит. В глазах её ужас плещется, лицо уже не белое — серое. В обморок бы не грянулась. Реакция её мне понятна: более страшного — в глазах большинства людей — греха, чем отдаться бестии, и придумать-то сложно.
Зверопоклонников, к примеру, буде они живьем в руки имперского правосудия попадут, обычно удушением казнят. Но зверопоклонники тоже разные бывают. Есть несколько сект, которые практикуют так называемое «подчинение зверю». Берут самца волка, медведя или еще кого (смотря какому зверобогу поклоняются) дрессируют его упорно, ну и «подчиняются», ага. Не только женщины, кстати. И вот таких казнить полагается исключительно в кипящем масле. Я это разделение вполне даже поддерживаю: если Марту я еще могу понять (просто дурная девка с бешеной дыркой), то мысль о людях, ради веры себя на поругание зверям отдающих, у меня только отвращение вызывает.
— Мне, — сказал я, — мир в провинции тоже дорог. Поэтому выдавать тебя я не стану, если вы сейчас со мной в Балену вернетесь.