Гез опустил плечи, смотрит в землю.
— Но я же не знал… я же… ты мне ничего не говорил раньше про гиттонов! — сказал негромко, но с чувством.
— Нашел виноватого, да? Я тебе много про что еще не говорил. И что ж теперь? Ты смело пойдешь в бой против любой бестии, про которую я тебе рассказать не успел?
— Нет, — совсем тихо, почти шепотом, — извини, поспешил я.
— Ладно! — я хлопнул его по плечу, — знаешь, почему хорошо быть егерем?
— Почему? — головы не поднял, но искорка интереса в голосе появилась.
— Потому что единственная неприятность, которая может случиться с егерем — это смерть.
А поскольку мертвым уже всё равно, так значит, никаких неприятностей с егерем случиться не может вообще. Понял? Выше голову! Вот так. Топай в казарму, а я пока пойду с твоим Пларком поговорю задушевно.
— А он отдаст… ну… деньги?
Я фыркнул в ответ пренебрежительно, хотя и предвидел с этим некоторые трудности.
— Еще и своих добавит.
Как в воду глядел.
IX. Ducunt volentem fata, nolentem trahunt[20]
Пларк встретил меня широкой, с заметным трудом раздвигающей толстые щеки, улыбкой.
Чем порядком меня удивил. Виду я, конечно, не подал, но насторожился. Неожиданность какую-то он мне приготовил, не иначе, а я вот люто ненавижу неожиданности. Горький опыт заставляет.
— Салют, распорядитель, — я хлопнул себя по груди.
— Почет и слава, — кивнул Пларк и многочисленные его подбородки по очереди тоже кивнули мне, — никак прослышал про наших бестий? Пожалуй, начну-ка я деньги за погляд брать, вдруг разбогатею?
— Бедняк нашелся, — хмыкнул я, — брось, на кой сатр мне твои бестии сдались? Век бы их не видел ни одной.
— Таких и не видел, — согласился Пларк, ухмыляясь. Я нахмурился. Что-то не туда куда-то разговор уходит.
— Ты меня не сбивай. Я к тебе по другому поводу. Сдается мне, что ты с нами, егерями, ссоры ищешь?
— Единый с тобою! — Пларк всплеснул руками и округлил глаза. Улыбка, однако, хоть и поблекла, но не исчезла, — и в мыслях не было! Навет, не иначе.
— Навет, говоришь? А кто нашего школяра на бой с гиттоном подписал?
Распорядитель мелко замотал головой, выставив в притворном ужасе руки.
— Подписал? Я подписал?! Знал бы ты, как я пытался его отговорить, стращал его и чуть не коленях упрашивал затею эту бросить! Ни в какую. Уперся, как некормленый осел, кочан капусты увидавший. Я, говорит, свободный гражданин и все права, оному положенные, имею. Так и сказал, слово в слово. Чтобы мне лопнуть, если я вру!
Я смерил взглядом его объемный живот и усмехнулся.
— Смотри, накличешь. Немного осталось.
— Пларк недобро прищурился и сказал, даже не слишком стараясь прикрыть злорадство нарочитым сожалением:
— Очень жаль, что юноша настоял на заключении договора при свидетелях. Увы, если вдруг по каким-то причинам он теперь решит пойти на попятную, ему придется выплатить неустойку… — Пларк, уже совсем не скрываясь, торжествующе оскалился, — пятьсот драхм.
Я наградил его тяжелым взглядом готовящегося к драке хищника. Прочие животные (и большинство людей в их числе) не умеют так смотреть, даже когда им приходится сражаться. Я видел дерущихся оленей — их глаза во время схватки налиты кровью и наполнены нерассуждающей, бессмысленной яростью. В них нет того, что можно прочитать во взгляде хищника — расчетливой и холодной готовности убить. Люди не любят такой взгляд, он напоминает им, что для кого-то они могут быть не светочами разума, а просто мясом. Неприятно осознавать, что все твои амбициозные мечты и далеко идущие планы могут весьма нелепо закончиться в чьем-то желудке.
Пларк согнал с лица улыбку и отвел взгляд.
— Впрочем, он вовсе не обязан делать это сам. Кто-то другой также может вручить мне эти деньги, и я тут же забуду об этом нелепом договоре…
20
Желающего идти судьба ведет, не желающего — тащит. Изречение греческого философа-стоика Клеанфа, переведенное на латинский язык Луцием Аннеем Сенекой в его «Письмах».