Взгляды прячут — прямо не смотрят, постреливают глазами искоса, но испуганными не выглядят. Наоборот, собраны и к драке готовы. Одежда выглядит ветхой и рваной, но именно что — выглядит. Крысы это портовые, удавку палача на арену сменившие. Бойцы они, как правило, средние, зато на любую подлость горазды. Буду за ними следить в оба.
Одноглазый беглый раб встал с противника — явно тоже раба, не удивлюсь, если того же хозяина — потрясая воздетыми к небу кулаками, покружился на месте, улыбаясь зрителям щербатым ртом. Поверженный остался недвижимо лежать на песке, с лицом, превращенным в кровавую кашу. Ну вот, уже пятнадцать. Толпа поддержала первого победителя торжествующим рёвом. Невысокий, не очень-то мускулистый, нескладный, но при этом крепкий и жилистый — как дуб, выросший на отвесной скале. Вряд ли он когда держал в руке меч, но близко к себе его лучше не подпускать. Это четвёртый. И пятый — последний из примеченных мною — высокий, широкоплечий, грудь десятивёдерным бочонком над ногами-колоннами возвышается. Руки — с мою ногу толщиной, светлые длинные волосы по плечам раскинуты, широченная русая борода с рыжинкой лопатой грудь накрывает. Германец. Пожалуй, самый опасный для меня противник — заметно по нему, что ситуация его беспокоит, но заметно также, что из всех, кто сейчас на песке стоит, он — единственный настоящий боец (ну, не считая меня, разумеется). Рука его правая время от времени бессознательным жестом пустоту за спиной ловит — за секирой или мечом тяжелым, несомненно, тянется; да и куртка его — не просто куртка, а гамбезон поддоспешный. Интересно, кто он такой и каким ветром его сюда занесло?
Тут шевеление какое-то за сетью вдруг началось — несколько рабов к сети в разных местах вышли и принялись перекидывать на арену… оружие! Гладиусы, баклеры, гасты — увидев это, я совсем в своей победе уверился — а то я уже начинал думать, что нам предстоит голыми руками друг друга убивать, тогда с германцем проблемы у меня могли возникнуть. Тут и возле моих ног какой-то сверток шлёпнулся. Недоумевая, я подобрал его — похоже, просто сеть свёрнутая, под несколькими слоями которой что-то твёрдое нащупывается. Я взял сеть за край, дернул, разворачивая, и на песок выпала пугия. Что за?… Я подобрал кинжал, недоумённо оглянулся и увидел надменное лицо Пларка. Вот скотина — и тут напакостил — нет бы нормальное оружие дать. Паскуда.
Хотя, может он и ни при чём: этот — первый — бой по-настоящему гладиаторским не считается, но распорядители все же стараются его максимально похожим сделать. Мне, стало быть, выпало ретиария изображать. В настоящем гладиаторском бою ретиарий сетью и трезубцем вооружён, но тяжёлый трезубец запросто за сеть перекинуть можно и насадить на него одного-другого зазевавшегося зрителя. Потому трезубец мне не дали. Да оно и к лучшему — никогда оный в руках не держал и ума не приложу, как им сражаться.
Уж лучше пугия — привычней. Сеть я поначалу просто выкинуть собирался, но потом мне в голову одна мысль пришла и я — не забывая по сторонам поглядывать — свернул сеть в длинный жгут и принялся его узлами через каждые два пальма завязывать. Пларку мое поведение явно не понравилось, он мне взглядом чуть дыру между лопаток не прожег. Ну и Сатр с ним — всё равно он ничего сейчас предпринимать не станет, а потом — потом будет всё равно. Если выгорит у меня задуманное, помешать он мне уже не сможет, а если не выгорит — тогда тем более.
Получилась у меня в итоге тяжелая веревка длиной чуть больше паса, на которой последним узлом я пугию закрепил. Многозвенный цеп — излюбленное оружие чекалок, у них мы его и переняли. Не скажу, что оно у нас хорошо прижилось, но упражнения с ним в программу тренировок входят, и большинство егерей с цепом худо-бедно управляются. Я взял своё оружие за пустой конец левой рукой, правой рукой посредине перехватил, крутнул кистью — закрепленная на конце веревки пугия, гудя, нарисовала в воздухе сверкающий круг. Пойдет.
Пока я с «цепом» своим возился, ситуация на арене порядком изменилась. Трое крыс быстренько, отлавливая поодиночке и набрасываясь скопом, прирезали четверых рабов — без малейшего труда — те, по-моему, даже не были уверены, что оружие за правильный конец держат. Одноглазый схватился с бледного вида юношей, с самого начала жавшимся спиной в закрытую дверь. Несмотря на малохольный вид, юноша оказался неплохим мечником, и, хотя одноглазый его всё-таки достал, пришпилив гастумом к дереву двери, порезал он беглого неплохо. Скорее всего, одноглазого тоже можно со счетов списывать — истечет.
Потом один из портовых, как будто просто проходя за спиной германца, вдруг кинулся ему под ноги, сухожилия подрубить пытаясь. А вот это он зря — германец даже мечом (совершенно в его лапище потерявшимся) отмахиваться не стал. Пнул того ногой в живот легонько, а потом, согнувшегося и меч выронившего, ударом кулака по затылку добил, да так, что портовый носом себе в грудь уткнулся. Силища, однако, у германца — с быком такого сравнивать, так быку польстишь. Кто же он такой, интересно? И — еще интересней — имперский он понимает?
Под конец один — поджарый, но немолодой уже мужчина с затравленным взглядом черных глаз — попытался меня гастумом достать, видимо, надеясь на длину своего оружия и на то, что маленький (пальмов трех в диаметре) баклер защитит его. Ну-ну. Я раскрутил свой «цеп», и, когда противник попытался сделать выпад, разжал правую руку. Пугия коротко свистнула, натянув верёвку, и я дёрнул её обратно. Противник выронил всё свое оружие, закрыл руками выколотый глаз и побежал, громко крича, в противоположную от меня сторону, где и угодил прямехонько в руки к оставшимся двоим портовым. М-да. Не совсем то, что задумывалось — все ж с настоящим цепом эту поделку не сравнить. Да и не так уж хорошо я им владею.
На этом всё как-то затихло. Все разбрелись по углам, постреливая друг в друга злыми взглядами и не обращая внимания на беснующуюся за сетью толпу. Минут через пять распорядителям это надоело — заскрипели двери центрального сектора. Угу. Я так и думал. Два льва и четыре леопарда. Разумеется, давно не кормленые и хорошенько раззадоренные. Звери быстро прекратили затянувшуюся передышку и закрутили на арене кровавую свалку. Рычание, рёв, крики ярости, вопли боли и ужаса — и всё это под аккомпанемент неистовствующей толпы. В этом бушующем кровавом водовороте остались только два островка спокойствия — германец и я. Один из львов — что поменьше — попытался было на него наброситься, но получил кулаком в лоб и упал. Германец, однако, не стал его добивать и лев, с заметным трудом поднявшись, мотая головой и пошатываясь, ушел прочь. Больше к германцу никто и не приближался. Ко мне же попробовали сунуться по очереди все четыре леопарда — но каждому хватало одного взгляда, чтобы они решали пойти поискать добычу в другом месте. Звери не умеют врать и потому не ждут обмана от других. Если во взгляде противника хищник видит явное превосходство, он обычно отступает, не проверяя, стоит за этим взглядом что-то, или нет. То, что в данном случае я и вправду был сильнее, роли не играло.
Ну и вполне естественно вышло, что наши островки — друг к другу прибились.
Если раньше внимание толпы как-то рассеивалось, то вот теперь оно почти всё на нас устремлено оказалось. Я уже думал, что научился на людские взгляды не отвлекаться, но тут мне опять неуютно стало. А германец вблизи еще внушительней, чем издалека, смотрится. Гладиус в его руке кинжалом выглядит, выше меня он настолько, что мне уже шагов за пять на него снизу вверх смотреть приходится, а в куртку его двоих меня засунуть можно и еще место останется.
— Я тебя сразу заприметил, — почти чисто сказал он мне, едва-едва на свой германский манер согласные утяжеляя. Руки развел и слегка вперед наклонился — пару рогов ему на голову — вылитый минотаврус получится.
— Это хорошо, — кивнул я, предусмотрительно держась подальше, — хорошо, что ты по — нашему понимаешь, потому что я германский не знаю.
Легкое замешательство мелькнуло в светло-серых, почти белых, глазах. Но в ответ ничего не сказал. Промолчал.
— Ты как, твёрдо настроен помереть на потеху местной черни?