— Кракером?
— Хакерами мы называли людей, мастерски разбирающихся в тонкостях операционок, а кракерами — тех, кто занимается компьютерным взломом. И Кибер-Снейку удалось невозможное: он сумел связаться с пришельцами. Он объяснял нам, как он это сделал, но тут я могу только приблизительно пересказать, я ведь программист-прикладник. Переслав определенную последовательность байт на компьютер-шлюз, он добился сбоя в защитных программах, которые позволили ему получить права администратора. Теперь он смог связаться с жуками. Мы два дня все вместе придумывали письмо к ним, и они ответили нам. Кибер-Снейк тщательно убирал все следы проникновения на компьютер, но говорил, что засечь наше общение для толкового администратора — плевое дело. Видимо, хороших администраторов там не было. Сначала все шло хорошо — жуки согласились нам помочь. А разногласия появились потом. Дальнейшее тебе, в общем-то, известно. Могу добавить только одно. Как мы были счастливы тогда! Мы были молоды, но дело не только в этом. Перед нами лежал целый мир. Мы много работали и много общались. Мы желали успеха и признания — а в место этого получили Цитадели и Сопротивление. И это вовсе не игра — люди гибли по-настоящему, а теперь их погибнет еще больше. Теперь кто-то из нас обязательно погибнет — или мы, или они.
Он замолчал, а потом неожиданно спросил меня:
— Слушай, Артем, а почему опенсорсные программы запретили? Их распространение карается исправительными работами. Я не могу понять, почему люди, возведшие публичную лицензию, по которой они распространялись, в ранг идеологии, вдруг стали ее врагами.
Я откинулся в кресле подняв в руке воображаемый бокал и заговорил, старательно копируя снисходительно-сочувственные нотки, которые не слышал по отношению к себе уже давно:
— Если бы ты взял на себя труд хоть немного подумать самостоятельно, то нашел бы ответ на так мучающий тебя вопрос. Но для ленивых я могу сказать. Запретный плод сладок, Саша. Люди, которые этим занимаются, занимаются охотнее, зная, что это запрещено оккупантами. Этим будут заниматься хотя бы назло Хозяевам и Слугам. Кроме того, наказание, пусть и не слишком тяжелое, отсеивает лишних. Остаются только те, для кого это дело принципа.
Я поднес воображаемый бокал ко рту.
— Это ты изобразил Безымянного, — констатировал Александр.
— Именно. Примерно так он и говорил со мной пару лет назад. Но сейчас я поумнел, и почти ничего не спрашиваю у него, предпочитая доходить до всего сам.
— А это его слова, о том почему возник запрет?
— Нет. Просто я хорошо знаю образ его мышления и могу объяснить многие его действия. Я бы сказал все действия, но, пожалуй, это будет преувеличением. Я не знаю о его роли в их Совете. Но теперь мне надо задать вопрос тебе. Почему Тунис?
Он отвел взгляд.
— Ну, тут много причин…
— Хорошо, я тебе их перечислю, а ты скажешь, что я упустил. Во-первых, появление многих разных людей тут никого не удивляет. Во-вторых, СП здесь работает очень плохо. А в-третьих, Тунис — не Северная Америка, Сопротивление тут тоже слабое, поэтому город не жалко. Верно?
Он упорно избегал встречи взглядом со мной.
— Саша, — вздохнул я, — первое, что мы должны сделать, это перестать делить людей на «наших» и «не наших». Черно-белый взгляд на мир не приводит ни к чему хорошему. Ты обратил внимание на то, сколько бойцов я перекинул сюда? Я не отдам город на растерзание только потому, что «их не жалко». «Все дороги ведут в Рим», ты слышал такое? Но наша дорога не заведет нас вновь в Цитадели. Я буду сражаться за всех. Даже за тех, кто по другую сторону.
— Ты, как всегда, прав — тихо ответил Темный. — Но в этом не только моя вина. Это было решение коллективное.
— Значит, я исправлю ошибки коллектива.
Темный выдавил из себя улыбку и исчез.
Особо долго убивать время мне не пришлось. Темного просто трясло от нетерпения, так ему хотелось поскорее начать. Не прошло и двух недель, как все началось. Теперь отпала нужда в записках: из штаба информация передавалась по радиосвязи. Наш штаб состоял из нас с Темным, пятерых американцев и одного бельгийца. Я исполнял роль начальника штаба, американцы были тактическими командирами, а бельгиец — руководителем связи. Он отлично знал восемь языков, и без него никакая координация не удалась бы. Даже внутри штаба возникли некоторые сложности. Я не упражнялся в языке со времен, когда работал в фирме. И то, там мне нужно было только разбираться в технической документации. Хотя, по совету Темного, в свободное время я немного подзубрил слова, моих познаний хватало только на общение в магазине. А ребята знали русский еще хуже, чем я — английский. Темному пришлось стать моим личным переводчиком. Все равно, больше заниматься ему было нечем.