Выбрать главу

Грейс ступила на небольшую площадку, в конце которой увидела чуть приоткрытую деревянную дверь. Звук доносился оттуда. Клик-клик. Тук. Клик-клик. Тук. Она остановилась перед дверью.

Значит, вот где она прячется.

В центре круглой пустой комнаты стояла деревянная прялка и стул. Некоторое время Грейс наблюдала за Эйрин, ловко управляющейся, чтобы поймать челнок, когда он проходил между нитями. Через каждые семь шагов Эйрин останавливалась, опускала челнок и старательно расправляла свою работу. А потом все начиналось снова. Грейс поняла, почему звук стихал, а потом возникал опять.

— Эйрин?

Челнок упал на пол.

Грейс вбежала в комнату и подняла его, прежде чем Эйрин успела наклониться. Она выпрямилась и вложила челнок в здоровую руку юной баронессы.

— Я тебя не заметила, Грейс.

Слова прозвучали тихо, безжизненно, почти равнодушно, Эйрин так и не подняла на подругу глаз. Грейс множество раз присутствовала при осмотрах пациентов психиатрами, чтобы понять, что повторяющиеся, однообразные движения и упорный отказ смотреть доктору в глаза — очень тревожные симптомы.

— Эйрин, с тобой все нормально? — спросила Грейс и поморщилась — иногда слова звучат так бессмысленно.

Юная баронесса вернулась к своему занятию.

— Я ткала, Грейс. Мне предстоит еще многому научиться. Только у меня ничего не получается. Нитки почему-то никак не хотят складываться в рисунок. Но я не сдаюсь.

Она улыбнулась, но на лице у нее застыла печаль.

Да, дела обстоят еще хуже, чем думала Грейс. Она выругала себя за то, что не распознала симптомов раньше. Впрочем, она умеет возвращать к жизни исковерканные тела, а не сознание.

Эйрин, тихонько напевая себе под нос какую-то не слишком мелодичную песню, сжала в руке челнок. Грейс удалось уловить несколько слов:

Ко мне придет весной любимый, И я сплету златой венок — А осенью, когда его схоронят, Укрою саваном, чтоб не замерз.

Грейс опустилась на колени рядом со стулом Эйрин.

Все равно что оперировать тупым скальпелем.

У Грейс не было ни специальной подготовки, ни представлений о том, что следует делать и как, но она считала, что должна попробовать. Да, конечно, она врачует тела, но ее знаний хватило, чтобы понять — вовсе не рисунок на ткани пытается исправить Эйрин.

— Эйрин, — позвала она тихо, но настойчиво. — Эйрин, послушай меня. Нет смысла переделывать рисунок на гобелене. Он все равно не станет лучше. Я знаю, с тобой что-то случилось. Тогда, зимой, в канун Дня Среднезимья.

Эйрин замерла на месте, потом ее тело напряглось, глаза уставились в какую-то невидимую Грейс точку.

Оставь ее в покое, Грейс. Ты можешь ей навредить. А что, если она лишится рассудка? Но ведь завтра ты покинешь Кейлавер. У тебя есть только один шанс понять, что с ней происходит.

— Что с тобой случилось, Эйрин? Что ты пытаешься изменить?

Молчание. Грейс несколько секунд поколебалась, а потом положила руку Эйрин на плечо.

Неожиданно комнату наполнил животный крик боли, и Грейс от неожиданности вскочила на ноги. Эйрин откинула голову назад, выгнула спину и завыла. Ее голос гулким эхом отражался от каменных стен башни. Наконец Грейс смогла разобрать слова:

— Я его убила!

Сначала Грейс решила, что Эйрин имеет в виду Гарфа, но баронесса упала грудью на станок и сквозь рыдания, задыхаясь, выговорила:

— Леотан. Я его убила, Грейс. При помощи колдовства. В канун Дня Среднезимья.

Грейс тряхнула головой, пытаясь понять. За прошедшие месяцы она ни разу не вспомнила о Леотане — молодом лорде, который однажды довольно грубо отклонил приглашение Эйрин потанцевать. Однако она знала, что он погиб в канун Дня Среднезимья. Грейс тогда решила, что он стал одной из жертв фейдримов.

Эйрин прижала к груди больную руку, которая отчаянно напомнила Грейс сломанную шею прекрасного лебедя. Она заставила себя успокоиться. Да, излечить юную баронессу от такой боли ей вряд ли удастся, но попробовать необходимо.

— Расскажи мне, Эйрин, пожалуйста.

Девушка кивнула и, время от времени смущенно замолкая, поведала Грейс о том, как Леотан заманил ее в гостиную, как признался, что у него железное сердце, и попытался изнасиловать, и о том, как слепая ярость, охватившая юную баронессу, превратила мозг Леотана в кусок желе.