– Майкл, к следующему моему визиту здесь должна стоять печь. И обязательно с гриль-функцией. Иначе я вынужден буду тебя арестовать, – Эрнест похлопал себя по провалу живота, спрятанного за выпуклостью спортивной куртки.
– Твою дивизию! – деланно возмутился Крамов, – До чего я дожил! Какой-то полупьяный чернокожий, к тому же беглый преступный спортсмен, угрожает арестом величайшему художнику всех народов! С этого дня ни одного портрета чёрного человека не выйдет из этих стен.
– А вы рисуете и портреты? – спросил спокойно Леран, – А я думал, вас интересуют только горы.
– Ты прав, мой мальчик. Меня интересуют только горы. К сожалению, жить приходится не среди гор, а среди людей. И я уже знаю, какой портрет у меня будет следующим. Не исключено, придётся писать президента.
Прищур в глазах Майкла исчез и Леран увидел густую синеву, словно на лицо художника упал отсвет далёких гор. Леран понял: Крамов уже определился, следующей моделью будет не президент, а он, Кронин-младший, как они тут говорят, хотя никто, кроме Барта, и не видел Ирвина.
Крамов попросил Эриксона представить ему Лерана «поглубже и пошире», выслушал его и задал вопрос:
– Леран, что ты думаешь о красоте человеческой? Она есть или её нет?
Леран смотрел ему в лицо, оно притягивало к себе чем-то таким, чего в других не было вовсе. Но выразить это «что-то» не получалось.
– Я убеждён, Майкл: красота есть везде. Только чаще всего она скрыта безобразием.
Мартин застыл с открытым ртом, упёршись взглядом в Лерана, словно перед ним предстал оживший Аристотель.
– Твою дивизию! – воскликнул Крамов, – Он ещё и разговаривает! Так их, Леран! Именно безобразием! Но, – не всегда.
Он выскочил из-за стола, свалив стул и раздвинул ширму полностью.
– Продолжайте пир, господа. А я займусь своим делом. Леран, сядь так, чтобы я видел тебя. Каждому, как говорится, своё. Комиссар, сдвинь своё ненасытное чрево. Вот так!
Крамов перенёс мольберт ближе к столу, сел рядом на табуретку, положил руки на колени.
– Если я не начну сейчас, я не начну никогда. В таком случае жизнь моя прошла зря и даром. Простите меня, друзья…
Мартин с Эриксоном восприняли причуду хозяина кухни-студии как должное и дружно объединили усилия по уничтожению почти пригоревшего мяса и заготовленных Бартом градусных жидкостей. Комиссар ел как после сорокадневного поста, Барт следил за наполнением стаканов. Леран сидел и размышлял о том, как эти люди нашли друг друга и о том, что ему, Кронину–младшему, повезло: он среди тех, с кем, по выражению Барта, можно идти в разведку. Эриксон ощутил, что не выдерживает соревнования с железным и дважды превосходящим его по объёму Мартином, и, расслабленно откинувшись на спинку стула, сказал:
– Леран, я обещал тебе Россию? Я выполнил обещание. Майкл Крамов, – абсолютно русский, совершенно северный человек. Его прежнее имя – Михаил. Пусть он смотрит на тебя, а ты изучай его. Сеанс продлится недолго, Майкл быстро работает.
– Барт, ты прав как всегда, – немедленно среагировал художник, – А хороший обед усиливает твою правоту. Этот закон природы, Леран, открыт мной. Запомни его, – он одновременно говорил, смотрел на Лерана, а правой рукой стучал и шуршал по холсту угольным карандашом.
Эрнест Мартин довольно урчал, то и дело прикладывая платочек к толстым губам. Глаза его лучились довольством жизнью в её ближайшем окружении.
– Майкл, – наконец обрёл дар речи Мартин, – включи меня в фон. Из меня получится отличный второй план.
– Эрнест, я не могу так рисковать. Если я возьмусь за тебя, мне не хватит этого холста. Ты не вмещаешься в рамку. Но твоё пожелание я учту, когда мне понадобится контраст к чему-нибудь светлому и лёгкому.
– Ты злая русская лисица, Майкл, – отозвался Мартин, – Мой портрет мог бы прославить тебя.
– Леран, не обращай внимания на пьяниц. Они много шумят, но они безвредны, как домашние осы. Я впервые встречаю столь оригинальное лицо, – снизил силу и тембр голоса Майкл, – Потомок индейцев, – и вдруг с такими глазами, с таким волосом… Невероятно…
Он ещё что-то пробормотал и совсем ушёл в работу, уже ничего лишнего не замечая, сжав челюсти так, что заиграли желваки на скулах. У Эриксона же открылось второе дыхание, и он присоединился к Мартину, который трудился над столом всё ещё на дыхании первом, как и положено тренированному спортсмену. В тишине, прерываемой иногда замечаниями комиссара по поводу качества купленного Бартом мяса, прошло минут двадцать, когда раздался дверной звонок.