Граф де Ридфор ощущал настроение жителей королевства и знал, что в случае любых военных мер, предпринятых против сопредельных сарацинских стран, будет скорее поддержан, чем осужден. Зная слабость и даже вздорность нынешнего короля, Гюи Лузиньяна, он понимал, что именно ему, великому магистру ордена тамплиеров, будет принадлежать главная роль в продвижении креста на восток. Он сможет не только достичь славы Годфруа Буйонского, но может быть и превзойти ее. Никого из европейских государей он не собирался приглашать в Палестину для совместных действий, дабы им не досталась часть славы. С момента, когда граф де Ридфор встал у кормила орденской власти, для тамплиеров кончилась веселая разгульная жизнь. От комтуров всех без исключения орденских крепостей, а не только пограничных, он потребовал неукоснительного исполнения устава. Разумеется, полностью отучить тамплиера от бражничества и праздношатания было невозможно, но, по крайней мере, предаваться привычным своим порокам бело-красным рыцарям стало намного сложнее. Странным образом, ужесточение дисциплины не вызвало никакого ропота, а наоборот, способствовало определенному воодушевлению воинов Христовых. Все вдруг почувствовали, что соскучились по воинскому делу. Когда стало известно, что в верхах принято решение готовиться к войне, орденские массы тоже стали пропитываться воинственным духом, доходящим иногда до служебного восторга. Возможность отбросить рутину повседневщины, скуку унылого благополучия, многих, если не почти всех, опьянила. Де Ридфор сделался популярен. Порядок жизни в тамплиерских капеллах стал заметно меняться. Пошли на убыль тайные мессы, упало их притягательное значение. Внутренняя жизнь любого сообщества упрощается и оскудевает, когда возникает нужда в мощном внешнем проявлении сил. Золотая голова с черною бородой стала отступать в тень, на первый план вышел рыцарь в боевом облачении, в белом плаще с красным крестом на плече.
В таком развитии настроений была простая и понятная всем логика. Каждый, кто давал себе труд задуматься над тем, что происходит, отлично видел, что после большой победы над своим главным врагом, Госпиталем, после упорядочения королевской власти, Храм стал стержнем королевства, и не может не попытаться распространить себя за пределы королевства. Это рождало в головах, способных к мыслительной деятельности, убежденность в том, что они понимают смысл исторического движения. А такого человека, тем более находящегося у власти переубедить очень трудно.
Именно таким человеком был граф де Ридфор. Внимательно выслушав пространный и занимательный рассказ Реми де Труа, он погладил свою бородку, и сказал.
— То что вы поведали нам, брат Реми — присутствовал при разговоре и де Бриссон, — весьма интересно. Я вам искренне благодарен за стремление предупредить меня о, якобы, готовящемся заговоре.
— Мессир, не говорите этого страшного слова «якобы», оно показывает, что вы не поверили ни единому моему слову.
Де Ридфор усмехнулся.
— Ваши обвинения слишком фантастичны. Не буду от вас скрывать, что не люблю ваших собратьев, брат Реми. Ведомство, к которому вы еще столь недавно принадлежали, покушается играть в политике роль несоразмерно значительную. Брат Гийом оказал несколько деликатных и не вполне обычных услуг моему предшественнику. Радением графа де Торрожа брату Гийому удалось встать в положение особое, и многих раздражающее. Но, согласитесь, было бы безумием признать, что пятерка таинственных монахов вершит всем, в ордене и королевстве.
— Мне трудно говорить правду мессир, без того, чтобы хотя бы отчасти не задевать достоинство великого магистра.
— Изъяснитесь, — рука де Ридфора опять потянулась к бороде.
— То, что мне удалось увидеть и понять в делах брата Гийома, брата Аммиана, брата Кьеза, говорит о том, что они ведут их так, будто никакой другой власти в ордене, кроме их собственной, нет.
Граф де Ридфор откинулся в кресле графа де Торрожа, разговор происходил в зале со стенами, задрапированными белыми полотнищами.
— Вы просто другими словами повторяете свои прежние мысли, брат Реми.
Де Труа всем своим видом изображал подавленность и отчаяние.
— Мессир, ужас, который охватил меня, когда мне открылась картина их замысла, это, может быть оправдывает нестройность моих выводов.
— Да оставьте вы этот кликушеский тон! — резко сказал барон де Бриссон.
— С охотою оставил бы. Но ведь я кликушествую не в лицо событиям, которые, может быть, и не произойдут, а вслед уже двинувшимся.
— Вы имеете в виду Рено Шатильонского?
— Его, мессир. Это человек весьма решительный, и уж если ему велено создать повод для начала войны, он его создаст. В известном смысле можно считать, что война уже идет.
Граф де Ридфор с плохо скрываемым раздражением смотрел на этого странного человека. В его неожиданной и столь полной откровенности было, несомненно, что-то подозрительное. Внешне его объяснения того, почему он вдруг переметнулся, выглядели, пожалуй, убедительно, и граф, в общем, хотел бы ему верить. Но оставлял за собой право питать по отношению к нему, недоверие.
Враждебность по отношению к себе брата Гийома, обвиненного этим уродом во всех смертных грехах, великий магистр не ощущал. О влиятельности и законной таинственности этих монахов он был осведомлен и раньше и знал, что они облегчают работу в тех областях, в тех политических щелях, куда благородному рыцарю не протиснуться в полном боевом облачении. Кроме того, граф де Ридфор знал, что избран он был в немалой степени благодаря энергичной поддержке брата Гийома. Такая помощь только в первый момент рождает глубокую искреннюю благодарность, а затем она постепенно переходит в столь же глубокую и искреннюю неприязнь. Одним словом, отношение великого магистра к брату Гийому и его людям было сложным и не вполне определившимся. Он не слишком поверил рассказам человека с мозаичным лицом, но и сбрасывать со счетов эти рассказы не собирался.