Тот факт, что владетель замка Алейк оказался всего лишь злобным и трусливым обманщиком, вызвал в Исмаиле страшную духовную лихорадку, основы мира треснули, своды обрушились. Потеря веры в человека с опущенным веком, умертвила сердце верующего. Без всякого преувеличения можно было сказать: он умер. Лишь очень малая часть, нечто почти неуловимое, перешло от почти умершего ассасина к едва выжившему уроду. Исмаил вынужден был признать, что старик был прав, предлагая ему назваться каким-нибудь новым именем. Вряд ли этот неповоротливый гигант проник в глубины его омертвевшей души, и соображение его было вызвано чисто внешними наблюдениями, но его совет нельзя было не признать разумным.
Что же было в этом трудноуловимом наследстве, полученном Анаэлем от Исмаила? Если честно признаться самому себе, ничего в нем не было, кроме мести.
Блуждая по пологим лугам, карабкаясь по зазубренным камням, утоляя жажду из неожиданных родников, он все отчетливее и безусловнее ощущал, что должен сделать только одно — отомстить. Желание мести не кипело в груди, не скрипело зубами, не заставляло сжиматься кулаки. Оно просто пропитало все его искореженное существо насквозь, оно стало человеком, носившем некогда имя Исмаил. Синан украл у него не коня, не жену, не золото, и даже не жизнь. Синан украл у него весь мир. И он заслуживает, чтобы ему было воздано за это преступление соответственно. Как именно? Это было пока единственным вопросом, на который у Исмаила не было ответа.
Значит, к затылку Старца Горы, в который так приятно будет вонзить свой кинжал, ведет длинная, очень извилистая дорога. Он, Исмаил, на дне шумной, мокрой пропасти оставил только внешность, но не молодость.
Исмаил как раз взобрался на очередной уступ и выпрямился, оглядывая гористую перспективу, изгибы хребтов, переложенные полосами тумана. Он чувствовал в руках и ногах прежнюю силу, только мышцы лица непривычно болели. Он не сразу понял, отчего это — оказывается оттого, что он улыбается.
На обратном пути Исмаил решил, что завтра он уходит. Покидает гостеприимный, но странноватый дом старика-отшельника. И напоследок он попросит у него совета. Пусть он, хотя бы, объяснит, каким путем отсюда легче выйти к людям. В его советах более существенного плана юноша уже не нуждался, он был даже уверен, что этот престарелый чудак ни в чем, кроме своих трав, и не разбирается. Изначальное почтение по отношению к нему было основано на полной от него зависимости. Врач, облегчающий ваши страдания, всегда кажется существом если не великим, то, по крайней мере, особенным.
Напоследок, Исмаил решил все-таки отблагодарить хозяина хижины, угостить свежим мясом. Заприметив в тени деревьев, за ручьем, парочку косуль, он снял с плеча самодельный лук и наложил самодельную же стрелу. Коротко прицелился. Костяное острие попало именно туда, куда он его и направлял, под лопатку животному, но пробив шкуру, не смогло войти достаточно глубоко. Косуля не рухнула на траву, а нырнула в заросли. Охотник ринулся следом. Через ручей, вверх по склону. Далеко уйти она не могла, довольно скоро даст себя знать потеря крови. Исмаил долго бежал по распадку, потом поднимался вверх по осыпающемуся склону, потом был еще один распадок и бугристый откос. В нем неожиданно, во всей своей неистовости, проснулся охотничий инстинкт, тот самый, что так помогал ему при выполнении заданий владетеля горного замка. Даже потеряв след раненого животного, Исмаил еще долго блуждал в горах в надежде на случай; на этот раз случай отказался прийти ему на подмогу. Наступила ночь. Исмаил устроился на ночлег в яме, наполненной сухими листьями. Утром он обнаружил, что заблудился. Окружающая местность была ему совершенно незнакома. Он попытался найти дорогу обратно к хижине отшельника, о раненой косуле уже и не вспоминал. Попадавшиеся ему по дороге уступы, всхолмия, провалы, распадки, кедровые рощи были во-первых, ему абсолютно незнакомы, а во-вторых, походили друг на друга, как барханы в пустыне или волны в море. Раздражение его уже готово было смениться отчаянием, когда он вдруг увидел струйку дыма, поднимающуюся из-за ореховых зарослей.
Еще не выбравшись на открытое место, Исмаил понял, что дым этот никак не связан с очагом молчаливого лекаря. Он поднимался над костром, расположенным на берегу ручья. Горы здесь уже почти сходили на нет и начиналась неширокая палестинская долина, занятая островами леса. Вдоль ручья шла полузаброшенная на вид дорога. У костра расположилось несколько человек. Путешествующие. В котелке, над догорающим огнем, кипел их обед. А может быть уже и ужин. Целый день пробродивший по негостеприимным горам, юноша сглотнул слюну.
Первым побуждением Исмаила было кинуться к людям, но для начала он вспомнил о своем отражении в дождевой луже, да и весь опыт последних месяцев научил его тому, что надо подавлять в себе первые побуждения, как бы сильны и естественны они не были. Он лег в траву и стал внимательно присматриваться к сидящим у костра. Одеты все были кое-как, то есть были явно не избалованы путешествиями верхом и ночевку под открытым небом не считали большим несчастьем. На головах у всех красовались желтые головные повязки. Вели они себя сдержанно если не сказать опасливо. Не походили они, прямо скажем, на компанию подгулявших крестьян из соседнего села. «Ну конечно! — осенило Исмаила, — это были марабуты». Он похвалил себя за то, что не кинулся к ним с расспросами, ибо валялся бы сейчас на дне этого ручья с перерезанным горлом. Слишком дорогая плата за желание узнать дорогу к ближайшему человеческому поселению. Впрочем, что касается дороги — вот она, белая пыльная змея, вьющаяся между холмами, поросшими мелким иорданским можжевельником.