— Я ведь специально привез вас сюда, граф.
— Я уже начал догадываться.
— Почему вы не говорите мне, Ваше величество? — неожиданно спросил Гюи, де Ридфор так выразительно посмотрел на него, что тот смешался.
— Ну, ладно, пустое. Впрочем, именно об этом я хотел вести речь. Тут вот в чем дело, граф, меня все оставили.
— Что вы имеете в виду?.. — де Ридфор вовремя остановился и подчеркнуто не сказал «Ваше величество».
— То, что сказал, то и имею. Брат Гийом, скрашивавший мое шумное одиночество во дворце, куда-то исчез. Да, кстати, вы что с ним не в ладах? Ведь он мил. Ну, ладно, об этом после. Так вот, что я хочу сказать. Знаете, что мне казалось тогда в тронном зале, когда я объявил, что сам возглавлю армию? Я думал, что совершаю грандиозный переворот, клянусь спасением души, и все ангельские чины приглашаю в светлые свидетели.
— Не сказал бы, что я вас понимаю.
— Да, я много говорю. Как бы это точнее выразиться, захотелось мне стать королем, вот что.
— Уже им будучи?
— Не надо, граф, не стоит. Кто лучше вас мог знать о моем истинном положении. Да и потом, разве не такого рода ситуациями наполнена вся наша жизнь. Порою лишь женившись на предмете страсти, законно им овладев, начинаешь путь к сердцу предмета, к истинной взаимности.
— Вы философ, Ваше величество.
Гюи обиделся, пожевал тонкими губами. В тонких губах меньше чувственности, чем в пухлых и ярких, но они говорят о затаенной, сэкономленной страсти.
— Все-таки я закончу, — совсем другим, не напористым тоном, заговорил Гюи, — мне кажется, что овладев наконец троном и настоящей властью, я понял, что власть эту мне просто-напросто подсунули. Бросили как собаке кидают кость. Подложили, как подкладывают сыр в мышеловку.
— Иерусалимское королевство не так обширно, как Франция, но слишком велико все же, чтобы приравнивать его к куску сыра.
Гюи тяжело, почти надрывно вздохнул и в некем изнеможении закрыл глаза.
— Мне кажется, граф, вы притворяетесь, делая вид, что не понимаете меня.
— Я очень редко притворяюсь, Ваше величество.
— Не называйте меня так, — глухо попросил Гюи, — я не знаю что мне делать. Все выражают готовность беспрекословно подчиняться, а это полностью парализует волю. Рыцари приветствуют меня, солдаты просто сходят с ума от счастья при моем появлении, а я не знаю что мне делать. Зачем мы только начали эту войну. Войну, в которой великий магистр ордена тамплиеров стремится увильнуть от командования армией. Для чего все это затеяно, граф?
Лошадь короля развернулась и он оказался лицом к лицу с собеседником.
— Для того, чтобы потерять Иерусалим, — неожиданно для себя ответил де Ридфор.
— Я не понял вас.
— Мы вообще, плохо сегодня понимаем друг друга.
В глазах у обоих была настороженность и любопытство. Возможно, разговор между ними продолжился бы, когда бы не одно обстоятельство, вернее сказать, не одна стрела. Она просвистела как раз между ними. Беседующие разом обернулись в сторону рощи, откуда стрела была выпущена. Из кустов, которыми был оторочен противоположный берег ручья, начали шумно один за другим прыгать в мелкую воду лошади со всадниками. Двое, трое, пятеро. Повинуясь естественному воинскому инстинкту, король и великий магистр развернулись лицом к опасности и обнажили оружие. Свита была достаточно далеко, в полусотне шагов и схоронившийся в роще отряд сарацин имел возможность обезглавить католическую армию. Де Ридфор первым сообразил, что делать, он дал шпоры своему коню и с занесенным мечом налетел на первого выбирающегося из воды врага. Тот успел подставить свой клинок и отвести удар от своей головы, но он пришелся по голове коня, что было в этой ситуации не менее результативно. Изрыгая проклятия сарацин съехал обратно в ручей. Со вторым де Ридфор справился даже без помощи меча. Он только заносил его над головой, а вопящий что-то воинственное курд уже поставил передние ноги своей лошади на влажный обрыв берега. Лошадь подтягивала задние ноги, для того, чтобы целиком выбраться на берег. Жеребец рыцаря ударил своей мощной грудью, украшенной бронзовыми шишаками в грудь неприятеля и низверг его в текущую воду вместе с хозяином.
Этих двух успешных деяний оказалось достаточно, чтобы выиграть время. Подлетели первые всадники свиты и завязалась большая свалка. Была она очень короткой и принесла успех назореям. Так что тщательно подготовленная засада пропала даром.
При въезде на собственные позиции король и великий магистр были встречены бурными изъявлениями восторга. Как бы не была незначительна одержанная возле ручья победа, в ней всем хотелось видеть предзнаменование будущих успехов. Во всяком случае взять верх в такого рода стычке перед боем считалось хорошей приметой. А что может быть суевернее солдата перед сражением.
— Граф, — сказал Гюи при расставании, — прошу вас сегодня отобедать со мною.
— Я благодарен вам за приглашение, Ваше величество, но время ли сейчас для устроения обедов?
— Это будет обед в вашу честь, и великий провизор и маркиз Монферратский будут приглашены тоже. Все должны узнать о вашем беспримерном подвиге.
— Мне кажется вы сильно преувеличиваете мою заслугу, — совершенно искренне сказал де Ридфор.
— Когда бы не ваша расторопность, одним королем сегодня стало бы меньше, клянусь копьем св. Георгия.
Войдя в свой шатер великий магистр нашел там де Труа.
— Что-то случилось? — спросил де Ридфор, отстегивая плащ. Это был почти не вопрос, сказано было с утвердительной интонацией в голосе.
— Да, — подтвердил гость.
— Новости из пыточного поезда?
— Из пыточного поезда.
— Вы все-таки нашли сообщников монаха?
— Не совсем так. Мы нашли лазутчика.
Де Ридфор оторвался от кувшина с вином к которому жадно припал, едва расстался с доспехами.
— Один из испытуемых признал, что прислан из лагеря Саладина.
Де Ридфор снова припал к кувшину, по голой шее побежали две розовые струйки. Когда великий магистр оставил кувшин в покое, тот был пуст.
— После боя меня всегда мучит жажда.
Де Труа счел возможным проигнорировать это признание.
— Скажите, сударь, сколько человек вы мне изувечили там, в поезде?
— Двенадцать.
— Выходит каждый двенадцатый у нас в войске сарацинский шпион?
Де Труа чувствовал иронию заключенную в словах графа, но она его не волновала. Де Ридфор пытался ему таким способом указать на его слабости, но не видел, что при этом скорее обнаруживает свои собственные.