— Что же рассказал этот лазутчик после того, как вы поджарили ему пятки?
— Он объяснил медлительность Саладина. Оказывается султан ждет прибытия новой армии из Египта. Ее ведет его дядя Ширкух. Не позднее, чем через десять дней она будет под Хиттином.
Де Ридфор сразу помрачнел.
— Мы же выставили против него заслон.
— Ширкух обманул комтура Аскалона и обошел его без боя.
— Сейчас трудно сказать.
Граф встал, поискал глазами второй кувшин. Тот оказался уже пуст, отшвырнув его в сторону де Ридфор сказал.
— Это может быть связано с кознями монаха?
— Почему бы и нет, даже сегодняшняя духота может быть результатом этих козней. Он мог специально отправиться с нами, чтобы отвлечь внимание от других. Даже птицы знают этот прием. Перепелка притворяется раненой, чтобы увести хищника от гнезда. Брат Гийом притворился присмиревшим…
— Перепелка в сутане, — рявкнул де Ридфор, — и я ведь тоже не подумал, что он не один там всем вершит, их там куча этих злокозненных монахов. Может он даже не перепелка, в том смысле, что не самый главный.
Де Труа машинально поправил перевязь с мечом.
— Не думаю, что мы сейчас должны занимать этим свои головы.
Великий магистр посмотрел на него удивленно.
— Изъяснитесь!
— Мы достаточно долго сидели в засаде, не пора ли выйти на поле боя.
— Вы выражаетесь фигурально или…
— Нет, я имею в виду самое настоящее поле боя. Если мы сегодня, или в крайнем случае, завтра, не атакуем Саладина, мы лишаемся всех шансов.
Де Ридфор сел на свое ложе и обхватил голову ладонями.
— Наше знакомство началось с того, что вы предупреждали меня о катастрофических опасностях этой войны, теперь же все чаще выступаете в качестве человека советующего вести эту войну, как можно более активно.
— Противоречия, которое вам здесь видится, на самом деле нет.
— Как же нет, когда есть!
— Вспомните нашу беседу в бело-красной зале, мне кажется, мы тогда обсудили все детали и тонкости этой проблемы. Зачем же возвращаться. Что же касается моего предложения немедленно атаковать сарацин, то оно вытекает из новых сведении полученных от лазутчика.
Граф пробормотал какое-то португальское ругательство и перекрестился.
— Мы не зря искалечили этих несчастных, мессир. Только благодаря этому мы проникли в замысел монаха. Если бы не эти неприятные вопли, что тянулись вслед за обозом, мы бы не знали о приближающейся армии Ширкуха и были бы раздавлены на рассвете как молодая черепаха челюстями нильского крокодила.
Де Ридфор не стал возражать, ибо сам думал приблизительно также.
— А что наш… поднадзорный?
— Его телега стоит в миртовой роще, в тылу нашего правого фланга. Возле него постоянно дежурят четверо крепких парней из вашей дворцовой охраны. Они подчиняются только мне, ну и разумеется вам. Даже приказание короля они не выполнят.
— Гюи звал меня сегодня к обеду, но боюсь, у него даже завтрак сегодня не получится, — задумчиво сказал граф. Потом он громко позвал мажордома.
— Слушаю, мессир, — вырос как из под земли Карно.
— Немедленно пошлите приглашение Гюи Лузиньянскому, Конраду Монферратскому, графу де Бурже, барону де Бриссону, магистрам Калатравы и Компостеллы. Они должны прибыть сюда немедленно, немедленно! Дело чрезвычайной важности не терпящее никаких отлагательств. Чем быстрее это произойдет, тем больше вы мне угодите, Карно.
— Я могу остаться, мессир? — спросил де Труа.
— Извольте. Только это одеяние, — де Ридфор покрутил головою, — оно вызовет вопросы.
Де Труа снял свой шлем.
— Теперь он мне уже не нужен. Судя по всему людей брата Гийома в армии нет. А имаму Синану неизвестно, где я нахожусь.
Граф пожал плечами и громко велел, чтобы ему принесли вина. Второй кувшин он не стал осушать задирая дно к потолку, налил не торопясь в чашу. Спросил у гостя.
— Хотите?
— Нет, — улыбнулся тот и показал болтающуюся на поясе фляжку, у меня есть питье приготовленное по рецепту брата Гийома.
Граф де Ридфор громко захохотал. Поднеся чашу ко рту спросил.
— Угадайте, кто прибудет по моему приказу первым?
— Король Иерусалимский.
Великий магистр неторопясь, но и не отрываясь выпил до дна всю чашу и сказал.
— Вы не правы. Первым прибудет Гюи Лузиньянский.
Первым, впрочем, появился магистр ордена Калатравы, но лишь потому, что его шатер стоял совсем рядом, так, что он был не в счет.
Через десять минут уже шел экстренный военный совет.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ. БРАТ И СЕСТРА
Отправляясь на войну маркиз Конрад Монферратский позаботился о том, чтобы его будущую жену охраняли как следует. Его мучало тревожное предчувствие. Не зная откуда может грянуть гроза, он соорудил засеки на всех направлениях. Забот у охранников было немного. Принцесса замковую ограду покидала нечасто, да и внутри нее предпочитала находиться в собственных покоях. Из ее спальни можно было сразу через высокий балкон по изящно изогнутой лестнице спуститься в старинный тенистый сад. Значительную часть дня брат и сестрица проводили прогуливаясь по аккуратно расчищенным дорожкам.
Все свое свободное время, а другого не было, принцесса делила между двумя занятиями, воспитанием Бодуэна и писанием писем Конраду. Причем, принцу уделялось значительно больше внимания, чем маркизу.
Письма она писала лишь потому, что дала слово. Настоящей, подлинной страстью был брат. Он покорно и безропотно сносил это неутомимое внимание. Изабелла сама его будила и сама укладывала сдать. Если бы можно было, она бы и кормила его так как голубка кормит своих птенцов — из клюва в клюв. Бодуэну пошел пятнадцатый год и он уже созрел, как созревают к этому возрасту все жители южных стран. На подбородке пробился густой пушок, ночами его мучали удивительные видения. Утром его простыни часто были мокры, и отнюдь не от слез. Он жадно следил за служанками, когда они взбирались на лестницу чтобы долить масло в светильники. Они замечали это и между собою часто хихикали по этому поводу. Однажды он столкнулся в дверях с одной из них, когда она выносила из комнаты небольшую нефритовую вазу и больно ущипнул за сосок своими быстрыми подловатыми пальцами. Она вскрикнула, выронила дорогую вещь. На шум появилась принцесса и спросила в чем дело, кто виноват. Бодуэн тут же молча указал на служанку. Напрасно та пыталась оправдаться и показывала куда ее ущипнул принц. Ее высекли и выгнали, дабы не распускала свои груди.