Анаэль как-то обратил внимание, что барон де Кренье не одинаково относиться к вверенным его попечению лошадям, явно выделяя трех из них. Он тоже стал оказывать им дополнительные знаки конюшего внимания. Лишний раз менял солому в стойле и подольше задерживался возле них с массажной щеткой. Барон не стал скрывать своего удовлетворения действиями напарника. И впрямую спросил у него:
— Послушай, урод, как ты догадался, что это мои собственные лошадки?
Скромно потупившись, Анаэль уклонился от ответа, незаметно радуясь своей проницательности.
— Я всегда рад угодить моему господину.
Теребя холку мощного вороного жеребца, своего, видимо, любимца, де Кренье рассказал, что каждому полноправному тамплиеру по орденскому уставу положено три лошади. Помимо лошадей он может иметь свой персональный шатер и оруженосца. Впечатление самодовольства, излучаемого рыцарем усиливалось выпитым вином, жадно бросившимся крестоносному воину в голову.
— А где же ваш оруженосец? — осторожно поинтересовался Анаэль.
Барон тяжело вздохнул, было понятно, что этот вопрос ранит его в самое сердце.
— Извините господин, если я причинил вам страдание, — начал кланяться Анаэль.
Рыцарь встряхнул красной головой.
— Он оказался негодяем, как только моя звезда стала клониться, и братья выказали мне временное недоверие, он оставил меня. Он счел меня опозоренным и не захотел разделить мой позор.
— Предатель! — с чувством произнес бывший ассасин, и стал энергично растирать круп коня щеткой.
— Да, именно предатель! — бурно согласился барон. — Разве не в том добродетель оруженосца, чтобы повсюду следовать за своим хозяином?
— Именно.
— И в гущу битвы и во мрак изгнания! Разве не в том доблесть оруженосца, чтобы превыше всего ставить веру в своего господина, и разве не в том его честь, чтобы до последнего отстаивать честь господина?!
— Он низкий, убогий, несчастный человек, — заявил Анаэль. Рыцарь, устремлявшийся до этого взором в неведомые и невидимые никому глубины нравственного страдания, вдруг опустил взгляд и трезво посмотрел на своего напарника по конюшенным работам. Тот слегка сжался под его взглядом. Почувствовал, что наступил очень ответственный момент и надо этот момент, во что бы то ни стало, использовать.
— Возьмите меня к себе. Пусть даже не оруженосцем, каким-нибудь самым последним слугой. Мне не надо ни богатого платья, ни красивого оружия, ни породистого коня. Я могу пешком следовать за вами. Я хочу одного — служить такому великому воину как барон де Кренье, способствовать его славе.
Барон тяжело засопел.
— Я верю тебе, но ты дурак. Ты не можешь стать моим оруженосцем, даже если бы я очень того захотел. Даже, если бы я не был в опале, и даже, клянусь слезами святой девы Марии, если бы я сделался комтуром здешней капеллы.
Анаэль выразил чрезвычайное удивление.
— А кто может воспротивиться вашему высокородному желанию, господин?
— Устав, юноша, устав ордена тамплиеров. Сам непревзойденный Бернард, называемый Клервосским, в свое время сочинил нам его. Понятно?
— А что это такое, устав?
Барон хмыкнул.
— Ты хоть и предан мне, но глуп. Устав… ну, в нем записано все, что касается ордена, что можно и чего нельзя, обязанности и братии, и службы. Полноправным тамплиером может быть только человек самой благородной крови и от законного, заметь, брака. Здоровья он должен быть отменного, — барон поднял могучую руку и сжал могучий кулак, демонстрируя, какой, примерно, уровень здоровья подразумевается. Кроме того, рыцарь не должен состоять в браке. Ну, это проще всего соблюсти. И еще в уставе записано, кто есть капелланы, кто служки, кто такие донаты и облаты, что они для ордена, и что орден для них.
— А оруженосцы? — с надеждой в голосе спросил Анаэль, оторвавшись от лошадиного крупа.
— Оруженосцы и самого великого магистра, и сенешаля, и прецептора, то бишь казначея, и комтуров — всех, и полноправных рыцарей ордена, суть отпрыски из родов рыцарских или хотя бы просто благородных. Могут быть бастарды, но только особ знаменитых кровей. А ты…
— А я?
— А ты — раб.
— Я законнорожденный, я…
— Кто твой отец, кто твоя мать?
На этот вопрос ответить Анаэлю было нечего, он опустил голову и тихо сказал.
— Я не знаю ни своего отца, ни своей матери.
— Вот видишь!
— Но я точно знаю, что я — свободный человек.
Барон махнул рукой.
— Это не имеет значения. Сейчас ты орденский раб, и неважно, каким образом это случилось. У тебя нет способа не то, что стать оруженосцем, но даже самым последним служкой, сколь бы страстно ты этого не желал и сколь бы искренне я тебе не споспешествовал.
— Может быть, меня можно выкупить?
Де Кренье ненадолго задумался.
— Не знаю, не слыхал о таком. Но для этого надобно денег. За тебя могут потребовать не менее четырех или пяти бизантов.
— Я же урод и страшен, как смертный грех, за меня можно просить и меньше. Два бизанта, может быть.
Барон поморщился.
— У меня и двух нет.
Анаэль стоял, понурившись. Конечно, он догадывался о чем-то подобном, но вердикт, произнесенный вслух, произвел на него оглушающее впечатление. Рыцарь понял это и пожалел своего самоотверженного и добровольного пажа. Он сам почувствовал, сколь безотрадной должна быть картина, им нарисованная. Он заговорил более мягким тоном.
— Ты, конечно, тварь и навоз под копытами рыцарского коня, но мне понравилась твоя искренность. Человек хитрый скрыл бы свое заветное желание, к тому же попытался бы выставить себя дворянином, хотя и худородным. Ты не попытался сделать ни того, ни другого.