Кровь бросилась в голову Анаэля, он даже покачнулся от неожиданности.
— При этом такое дикое имя… Оно ведь даже не сарацинское. Может быть иудейское?
Раб молчал.
— Знаешь, почему барон де Руа тебя сразу не убил?
— Почему, господин? — окаменевшими губами прошептал Анаэль.
— Он решил, что ты сумасшедший. Ведь только человек явно ненормальный мог с одной суковатой палкой в руках перегородить дорогу целой дюжине рыцарей. И я было согласился с бароном. Но с некоторых пор появились основания заподозрить тебя в том, что ты нормален.
Анаэль исподлобья посмотрел на сидящего за столом, он все еще не знал, чего же ему, собственно, ждать от этого разговора, к чему готовиться.
— Судя по тому, как ты сумел втереться в доверие господина де Кренье, тебя навряд ли стоит считать безумцем. Что же ты молчишь? Самое время дать мне какие-нибудь объяснения. Говори, и не слишком бойся: если бы я решил, что ты похож на лазутчика, то давно отдал бы тебя в пыточную. Ты не сумасшедший, не лазутчик, кто же ты такой?
— Я христианин.
Щека тамплиера вновь дернулась.
— Я понял, что ты хочешь, чтобы тебя таковым считали.
Анаэль уже немного опомнился. Когда-то, исполняя одно из своих ассасинских поручений, он пересекал долину Сернай, что на юго-восточной оконечности асфальтового озера.
— …там в ущелье приютилась маленькая община, мало кто знает ее. Меня воспитывали…
Тамплиер поднял руку, показывая, , что ему достаточно. Он что-то слышал об этом поселении, но, конечно, никогда там не бывал и в Агаддине нет ни одного человека, там бывавшего. Стало быть, этот хитрец может плести все, что ему угодно, поймать его все равно нельзя.
— Изувеченный человек с небывалым именем, выдающий себя за христианина, является со стороны Гимса, из сарацинских земель, заявляет, что паломничает к Иордану. Сам, кажется, не чувствует ни дикости своего поведения, ни нелепости своих рассказов. При этом за него ходатайствует полноправный член ордена… — сидящий за столом словно размышлял вслух. При желании, в этом можно было усмотреть особую степень презрения к собеседнику, не исключено было и обратное — особое, замысловато выраженное уважение к сильному, не поддающемуся разоблачению врагу.
Сын красильщика, бывший ассасин, бывший мертвец Исмаил-Анаэль рухнул на колени, склонил голову на грудь и глухо пробормотал:
— Я хочу служить ордену.
Сидевший встал, опираясь обеими руками о стол, и сказал:
— Хорошо, можешь считать, что с этой ночи ты принят на службу.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ. ВОЗВЫШЕНИЕ
Утром Анаэлю дали коня и кинжал. Это было явным свидетельством того, что он выведен из рабского состояния. За ворота Агаддина он выехал вместе с тремя рыцарями, несшими на себе несколько необычное по цветам облачение — черные плащи с узкой белой каймой и зелеными крестами. Четвертый был по одежде тамплиером. Анаэлю объяснили, что он приставлен к этому рыцарю в качестве оруженосца.
Те, что несли на своих плащах зеленые кресты, говорили между собой на текучем торопливом языке, отдаленно напоминающем лингва-франка. Отдельные слова Анаэль различал отчетливо, но смысл речи, особенно когда говорили быстро, от него ускользал.
Миновав рощи смоковниц и финиковых пальм, окружавших Агаддин, группа из пяти всадников попала на голую равнину с редкими пятнами низкорослого кустарника. Анаэль не знал имени рыцаря, к которому был приставлен, он не решался приставать к нему с расспросами, дожидаясь, когда тот сам соблаговолит с ним заговорить. Рано или поздно, нужда в этом у него возникнет, как бы он ни был горд. Тамплиер держался весьма замкнуто и не вступал в разговоры не только со своим новым оруженосцем, но даже с благородными спутниками. Те относились к этой особенности человека в белом плаще равнодушно, словно были заранее о ней предупреждены.
Выехали на рассвете, по выбранному темпу передвижения можно было предсказать, что путешествие предстоит не из самых коротких. Когда солнце стало решительно взбираться на небосвод, сделали привал. Не без труда отыскали группу обособленно стоящих смоковниц и в душной Тени, создаваемой разлапистыми кронами, перекусили. Не дожидаясь особой команды, Анаэль достал из седельных сумок и задал лошадям овса, потом сел в сторонке со своей лепешкой. На удивление, сопровождаемый им тамплиер также решил трапезничать в уединении. И даже не снимая шлема. Он ел, сидя спиной к остальным, подняв только верхнюю часть забрала. В такую жару железный горшок на голове должен был доставлять ему огромные неудобства. Ради чего стоило их терпеть? — задался вопросом оруженосец. Господин тамплиер боится быть узнанным? Анаэль почувствовал отчетливый привкус тайны в этом предприятии, столь незамысловатом на первый взгляд.
Ближе к вечеру, пятерка путешественников, сохраняя свой многозначительный стиль путешествия, пересекла гряду невысоких холмов по хорошо разбитой дороге и выехала к довольно широкой извилистой реке, медленно ползущей по болотистой пойме.
Один из рыцарей с зеленым крестом на плече спустился к самой воде и крикнул перевозчика. Всматриваясь в противоположный берег, где суетились полуголые люди, сталкивая в воду широкий плот, Анаэль не удержался и, нарушая данный себе зарок, спросил у своего молчаливого господина:
— Что это за река?
Из-под забрала глухо донеслось:
— Иордан.
Ночевали на том берегу.
На месте перевоза издавна стояла деревенька, жители которой как раз и промышляли тем, что перетаскивали по мелководному здесь Иордану груженые путниками плоты. Имелась в деревне и харчевня, каменное здание, построенное по преданию, солдатами римского гарнизона, стоявшего неподалеку, и служившее им баней.
Когда закончился ужин, тамплиеру опять накрыли в отдельном помещении, Анаэль вышел наружу, чтобы поискать удобное место для ночлега. Стелить ложе в одном помещении с рыцарями ему не полагалось. Впрочем, он отлично устроился и в отдалении от благородных господ.
Лежа на дощатом настиле неизвестного происхождения, он долго рассматривал небесный свод, усыпанный роями крупных, как бы сознательно нависших звезд. Он знал многие из них и умел ориентироваться по этой величайшей в мире карте. Вот звезда Антияр, звезда караванщиков, а вот звезда Ахуб, звезда смерти… Из-под размышлений о звездном небе выплыла мысль о том, что он сейчас, в сущности, свободен. Лошади не заперты, если разорвать шерстяной, плащ на четыре части, обмотать копыта одного жеребца, то его хватятся только утром… Анаэль улыбнулся этим наивным размышлениям, которыми как бы дразнил себя. Нет, сейчас он менее всего хотел бы променять свою «тамплиерскую» дорогу на сомнительную во всех отношениях свободу. Он сумел выбраться со дна самой черной ямы, зачем же теперь подвергать себя опасности вновь попасть в нее, необдуманно сворачивая с вырисовывающегося пути?