Вечерний летний бриз продувал занавески коляски. Томо, не отрываясь, смотрела на безмятежно спавшую дочь, на её маленькую, словно кукольную, головку с детской причёской-пучком, на такие правильные, изящные черты лица. Ей вдруг вспомнился старший сын Митимаса, живший в деревне, в доме родителей Томо. Нет, она не должна пойти по стопам О-Ива! Ей грозит безумие в сотни раз страшнее, чудовищней, — но она ещё крепче прижмёт к себе Эцуко, прикрываясь ею, словно святыми угодниками. Ибо, если она впадёт в безумие, что станет с её детьми?..
В присутствии Сэки Томо, чтобы не уронить достоинства, приняла всё как должное и с маниакальным упорством каждый вечер, как и прежде, стелила мужу в собственной комнате — на всякий случай. Стелила сама, отпустив на ночь служанок, и сама же убирала на рассвете постельные принадлежности в шкаф. Однако из ночи в ночь постель мужа оставалась пустой и холодной.
Но однажды Сиракава вернулся домой непривычно поздно и, не заходя в новый флигель, прямиком направился в комнату Томо.
— Отошли служанок спать… И подай мне сакэ! — рявкнул он.
Глаза у Сиракавы налились кровью, на виске пульсировала синяя жилка. Вообще Сиракава сакэ не любил, так что такая просьба в столь поздний час была из ряда вон выходящей.
— Посмотри! — сказал он и, приподняв рукав кимоно, обнажил руку. Левое предплечье было обмотано белой тряпкой, сквозь которую проступала алая кровь. Томо, нёсшая бутылочку с подогретым сакэ, так и застыла на месте, как вкопанная.
— Что… Что случилось?!
— Мы застали тайную сходку этих подонков из Либеральной партии… Но успели схватить только десятерых, остальные улизнули. А потом они напали на нас, по дороге домой… — Сиракава расхохотался. — Хорошо, что это левая рука! — Голос его звенел от напряжения. Лицо перекосила жутковатая улыбка.
Враг оказался достойным. Ему повезло, что он остался в живых. И вот, после смертельной схватки он пришёл не к Суге, а к ней, к Томо! При этой мысли рука Томо, сжимавшая бутылочку, дрогнула.
— Какое счастье, что вы… — бессвязно пролепетала она, глядя на мужа расширенными глазами. В его зрачках вспыхнули дикие огоньки. Он залпом выпил сакэ и здоровой рукой грубо привлёк Томо к себе. Её волосы рассыпались по плечам. Томо уткнулась лицом в грудь Сиракавы, попыталась ухватиться за воздух, потеряла равновесие — и тяжело рухнула в объятия мужа. Сакэ выплеснулось из бутылочки, облив Сиракаву. Резкий аромат перебродившего вина окутал их тяжёлым облаком. Сиракава буквально впился губами в рот Томо.
Он ушёл в новый флигель только под утро. О Суге не обмолвился ни словом, но Томо и так было ясно, что он просто-напросто не осмелился выплеснуть на столь юное, ещё нетронутое существо брутальную мощь кровавого вожделения. Лёжа в своей одинокой постели, Томо кусала губы от унижения. Муж явился к ней лишь потому, что был ранен, а она… она не сумела скрыть свою страсть… и теперь он, наверное, самодовольно глумится над её глупостью. При этой мысли ей захотелось впиться ногтями в лицо супруга.
На следующее утро все газеты пестрели сообщениями о событиях минувшей ночи: «Главный секретарь Сиракава устроил засаду и выследил тайную сходку приверженцев Либеральной партии, но на обратном пути несколько уцелевших мятежников напали на него, и он получил огнестрельное ранение. К счастью, рана оказалась пустяковой, он выстрелил в ответ и сразил наповал одного из разбойников…» Сиракава ничего не сказал Томо о последней подробности, но теперь ей стало окончательно ясно, что именно привело мужа в её постель после нескольких месяцев воздержания. Убийство человека! Сиракаве было необходимо выплеснуть на неё свою жажду крови! Сердце Томо пронзила игла чудовищного унижения.