Первым делом гости смыли в загодя приготовленном фуро[3] дорожную пыль и грязь. Вскоре Томо Сиракава сидела в гостиной, преподнося подарки хозяйкам дома: сушёные персимоны, лаковую утварь из провинции Айдзу, — словом, то, чем издревле славилась Фукусима. Кроме того, она вручила Кин и Тоси красиво завёрнутые отрезы дорогих тканей, каждой с соответствующим возрасту узором.
На Томо Сиракава было строгое кимоно в полоску. Поверх кимоно на горделиво выпрямленных плечах ладно сидела накидка хаори[4] с фамильным гербом. Вообще весь её облик дышал невероятным достоинством, которого не было в те времена, когда она жила по соседству с Кин. За прошедшие пять лет Томо Сиракава обрела новый лоск жены высокопоставленного чиновника. Её глянцево-смуглое лицо было, пожалуй, излишне широковато, так что небольшие глаза, рот и довольно мясистый нос размещались на нём слишком свободно. В ней не было и намёка на нервную утончённость натуры, однако в полуприкрытых набухшими веками узких глазах, призваных скрывать любые эмоции, свозило странное раздражение. Именно этот тяжёлый взгляд, а также чопорность жестов и неестественная правильность речи всякий раз внушали Кин странное смущение при встречах с Томо на протяжении двух лет соседства, несмотря сердечную теплоту отношений. В Томо никогда не было ни заносчивости, ни высокомерной неприязненности — словом, ничего, что можно было поставить в упрёк. Пожалуй, разве что слишком закрыта — и только. Однако в теперешней Томо появилась особая церемонная горделивость.
Эцуко была сущим ребёнком, непосредственным и живым, с короткими волосами, собранными в детский пучок «табакобон». Она не отрывала восторженного взгляда от решётчатого окна, за которым плескалась диковинная река — Сумидагава.
— Да она обещает стать настоящей красавицей! — искренне восхитилась Кин, разглядывая белое личико Эцуко с правильными, словно выточенными чертами и изящным, с горбинкой носиком.
— Дочь пошла в своего отца, — проронила Томо.
Действительно, в изящном овале лица Эцуко и длинной, гордо поставленной шее было куда больше сходства с отцом, нежели с матерью.
— Эцу! — негромко окликнула Томо, и Эцуко, втянув голову в плечи и вся сжавшись, тут же вернулась на место и села подле матери.
— Как славно, что вы решились оставить хозяйство и навестить нас! — щебетала Кин, подавая гостям чай. — Я слышала, господин очень поднялся по службе… Теперь он почти такая же важная птица, как сам губернатор… Наверное, трудно быть супругой столь влиятельного чиновника?
— Я мало что знаю о его служебных делах, — бесцветным голосом проронила Томо. В ответе не было даже намёка на чванство, хотя Кин частенько слышала сплетни о том, что чета Сиракава живёт с роскошью и размахом семьи настоящего даймё[5].
Некоторое время разговор вертелся вокруг ничего не значащих тем: главным образом, о жизни в столице — о новых весёлых кварталах, во множестве появившихся в Токио, о новых модах в женских причёсках, разительно переменившихся после отъезда Томо в Фукусиму, о пьесах в театре «Синтоми»… Вдруг гостья, оборвав себя на полуслове, сказала:
— В сущности, мы можем жить в Токио и развлекаться сколько душе угодно. Хотя… по правде сказать, есть одно небольшое дельце… — В этот момент она отвернулась, чтобы поправить красный гребень в волосах Эцуко. Тон у неё был самый невыразительный, Кин даже внимания не обратила, однако Тоси будто кто-то толкнул. Дело, что привело госпожу Сиракава в Токио, было невероятной важности! Томо держалась сдержанно и невозмутимо, но её словно тянул ко дну немыслимо тяжкий груз…
На другой день Тоси, обычно не выходившая из дому, в благодарность за подарки пригласила Эцуко посетить храм богини Каннон[6]. Вскоре весёлая компания — Тоси, Эцуко и служанка Ёси — радостно отправилась на прогулку.
— Купи ей книжку с картинками в торговом квартале у ворот храма, — посоветовала Кин.
Проводив дочь с гостями до ворот, она сразу же поднялась на второй этаж, к Томо. Сидя на коленях, Томо складывала дорожные кимоно в плетёный короб с крышкой и доставала чистые. По небу плыли белые облака, отражаясь в зеркальной глади воды, и отсвет их наполнял комнату ярким светом.
— О-о… Уже за работой… В столь ранний час?.. — покачала головой Кин, опускаясь на колени на веранде, перед входом в комнату Томо.
— Эцуко стала совсем большая… То это требует взять, то другое… С ней стало трудно путешествовать. — Томо помедлила. — Госпожа Кусуми… Вы сейчас не слишком заняты?
Тут она привстала с колен, чтобы уложить поглубже в короб детское авасэ[7] из жёлтого шёлка с чёрно-коричневым узором, так что Кин не разглядела её выражения лица. Вообще-то Кин поднялась на второй этаж просто так, поболтать, но что-то в голосе гостьи заставило её раскаяться в содеянном.